- Надо уходить, - сказал Лимек, одной рукой удерживая Альбину и стряхивая с себя пальто.
Он бережно завернул Альбину в пальто и, обняв за плечи, повел к взорванной Коверкотовым двери. Но девушка вдруг взвизгнула и двумя руками впилась в плечи Лимека, разворачивая его к окну.
Там, за разбитым пулей стеклом, на фоне белесого неба поднималась волна черной, смолистой на вид тьмы.
В Бездне начался Шторм.
Ватная тишина в ушах и ватная же слабость в коленях. Стремительное выцветание всех красок - так блекнут цвета в сумерках, но сейчас предметы обретают странную, неестественную четкость, контрастность, выпуклость: видна каждая морщинка на обоях, каждая складочка штор, каждая грань на сколах разбитого окна, но все это - серое, однотонное, монохромное, как старинный даггеротип.
Лимек делает шаг вперед, и пол начинает мелко дрожать под ногами. В полном беззвучии вибрация переходит на стены, на потолок, трясется мебель, ходит ходуном косой крест, раскачиваются из стороны в сторону цепи, почти подпрыгивает батарея с реостатом.
Цепи звякают; и с этим звуком прорывает плотину других. Комната гудит, как трансформаторная будка. Каждый предмет издает ровный вибрирующий гул, резонансом отдающийся в черепной коробке Лимека. А из разбитого окна доносится пронзительный женский крик.
Еще шаг. И еще. Окно не становится ближе, но крик нарастает. Ему начинает вторить детский плач, потом - отчаянный вопль и лихорадочное верещание... Криков все больше, и они сливаются в единую симфонию страха, первобытного, примитивного ужаса перед темнотой. Лимек делает еще один шаг к окну. Он уже знает (предчувствует?), что там увидит: толпа, зажатая между домами и стеной осязаемой тьмы, что поднялась из Бездны и гонит человеческое стадо, ведомое дремучими инстинктами бежать и прятаться, вперед, быстрее, к убежищам - но не потому, что там спасение, а потому что там не так страшно умирать...
Последний шаг. Окно. Улица совершенно пуста. Ветер гоняет мусор по мостовой, и помигивают от перепадов напряжения миллионы лампочек на фасаде казино "Трикветра". Лимек сглатывает, и крики охваченных ужасом людей моментально пропадают. Комната перестает гудеть и вибрировать. Опять наступает тишина.
В небе появляются мелкие черные точки. Они начинают расплываться чернильными кляксами, а со стороны Бездны навстречу им поднимается цунами мрака, выбрасывая длинные щупальца цвета и консистенции горячего гудрона. Один за другим гаснут огни Ашмедая, поглощаемые эти булькающим варевом, скрываются под пологом тьмы особняки Бельфегора, будто грозовые тучи накрыли небоскребы Маймона, трущобы Вааль-Зее растворяются без остатка в сумраке вечной ночи, безликие коробки Левиафании тонут в густой смоле, огороженное гетто Сатаноса исчезает мгновенно под пологом мрака, и только промзона Люциум с ее вечно пыхтящей громадой Фабрики еще какое-то время полыхает адским пламенем, отбрасывая багровые отблески на зачерненное копотью небо; потом пропадает и она.
Авадон поглотила тьма.
Реальность расслоилась: где-то там, на улице, тысячи людей вопят от ужаса и бегут к убежищам - но каждый из них бежит сам по себе, не видя, не слыша и не осязая прочих. Точно так же миллионы авадонцев, запертых в квартирах и офисах, оказались вдруг в миллионах обособленных, персональных мирков, где каждый человек остается один на один со своими демонами.
Лимек оборачивается. Комната пуста. Исчез труп коротышки. Пропал Коверкотовый со сломанной челюстью, оставив после себя только дымящийся револьвер. Пропала Альбина. Лимек наедине с пульсирующей болью в висках и затылке.
Он обхватывает голову руками и начинает тихо стонать. В ответ раздается всхлип. Это Альбина: голая, она забилась в шкаф, скрючившись в позу эмбриона, и беззвучно рыдает, глотая слезы.
Все еще не понимая, как такое возможно, Лимек скидывает пальто, укутывает трясущееся тело Альбины и помогает ей встать. Они вместе выходят в коридор.
Здесь все изменилось. Коридор стал длиннее, но уже и ниже, будто подземный туннель. С потолка осыпается штукатурка, обнажая дранку, на стенах висят лохмотья оборванных шпалер, а через дыры в прогнившем паласе видно, как копошатся тараканы в щелястом полу. Бордель, древний, словно сам грех, стряхнул позолоту, явив миру истинное нутро...
Лимек ведет Альбину, обнимая ее за плечи, мимо распахнутых дверей. Там - красные комнаты с кроватями в форме сердечек и зеркалами на потолках, и черные комнаты, декорированные дыбами, "железными девами" и "испанскими сапогами" (все ненастоящее, бутафория, тронь рукой - рассыплется в прах). В некоторых комнатах прямо на полу свалены ворохи одежды. Костюмы гимназисток и горничных, подвенечные платья, наряды секретарш и сестер милосердия, и совсем уж фантастические кожаные корсеты и латексные комбинезоны (насквозь фальшивые, пропитанные ложью и притворством, издающие густую вонь похоти и фетишистского вожделения).
Альбина всего этого не видит. Она смотрит прямо перед собой, и губы ее дрожат - то ли от истерики, то ли от молчаливого диалога с самой собой. Лимек помогает ей спуститься по скрипучей лестнице с обломанными перилами и они попадают в кальян-бар.
Здесь еще сильнее заметны следы разрушения. Хрустальная люстра рухнула прямо на круглую оттоманку в центре комнаты. Оборваны тяжелые бархатные шторы. Механическое пианино выпотрошено. Продрана парчовая обивка кресел. Засохшие фрукты в вазе. Запахи дешевой парфюмерии, ароматических свечей и прокисшего шампанского.
И НЕТ ДВЕРЕЙ.
Там, где была парадная дверь, и там, где за ширмочкой стыдливо скрывался черный ход, через который Лимек попал в бордель - только гладкие стены с обшарпанными обоями.
Лимек и Альбина оказались заперты в мертвом лабиринте "Шебы".
Это было нормально - пространство во время Шторма способно выкидывать разные фортеля. Странно и необычно было то, что их заперло вдвоем. Обычно Бездна измывается над людьми по одиночке или сразу над целой толпой, сводя с ума и лишая человеческого облика, как в двадцатом, в Ночь Диких Псов, или в тридцать втором, в Ночь Огненного Клекота, или в сорок шестом, в Ночь Белого Пепла...
- Я не сдержал слова, - говорит Лимек. - Сдался. Капитулировал.
Он не уверен, что Альбина его слышит: девушка осталась там, где он ее посадил, кутаясь в пальто, и все так же смотрит в пространство, продолжая шевелить губами. Но Лимеку все равно.
- Я был сыщиком. Не частным детективом, а старшим следователем Прокуратуры по особо важным делам. В двадцать семь лет. Старшим. По особо важным. Молодой, перспективный. Многообещающий, - последнее слово Лимек выговаривает по слогам.
