городской газете о ваших гастролях. Я договорюсь.
– А за повреждение рабочей конечности бедного артиста? – глядя на схватившегося за ногу акробата, процедила хозяйка.
– А за повреждение рабочей конечности наемного кучера? – парировала Женя.
Несколько секунд обе созерцали тихо чертыхающихся мужчин.
– Хорошо! – наконец согласилась хозяйка. – Два рубля и объявление о приезде в Улатин цирка.
– Что вы говорите, Буська ест? – переспросила Женя.
С потерей двух рублей, отпущенных Надеждой Никитичной на хозяйственные нужды, Прохор смирился не скоро. С ненавистью косясь на горжетку Буськиного хвоста, окольцевавшего Женину шею, он бурчал себе под нос:
– У этой скотины, небось, блох полно! Мало вам Кертона?!
Женя поглаживала шелковистую шерстку впавшего в сонную прострацию зверька и тихо улыбалась.
В город въехали, когда солнце все еще стояло высоко, и подворотные собаки лениво брехали на не в меру расшалившихся мальчишек. Прохор прикрикнул на озорников, но они все равно разбежались лишь перед самой мордой лошади.
Протарахтев по булыжной мостовой, коляска остановилась у дома адвоката Горюнова. Женя вышла, еще раз напомнила Прохору насчет мастерской, потом, не спеша, поднялась по ступеням парадной лестницы. Прохор в досаде вытянул лошадей кнутом, и направился в предместье к своему приятелю Никитке. Никитка держал не только мастерскую по ремонту автомобилей, но также еще и кузнецу. Прохор надеялся сговориться с кузнецом за полцены, а барыне выставить полную стоимость ремонта коляски.
Оглянувшись на удаляющийся экипаж, Женя вдавила кнопку электрического звонка. Самого звонка она не услышала, но через несколько секунд дверь отворила горничная Горюновых.
– Господа ужинают, – сообщила она Жене.
– Доложи, что барышня Арсеньева приехала.
Женя много раз бывала у Анны Горюновой – дочери адвоката, бывшей одноклассницы по Улатинской гимназии, и приглашение к столу последовало незамедлительно.
Женя прошла в уютную столовую, где вокруг накрытого стола собрались Горюновы, с порога поприветствовала самого Леонида Евграфовича – главу семейства – плотного, седеющего блондина, его жену Елизавету Матвеевну – худенькую женщину с пепельными волосами и очень тихим голосом, их дочь Анну – пышную блондинку с румянцем во всю щеку, и мальчиков-погодков Мишку и Гришку.
Анна разразилась было восторженным «чириканьем», но суровый взгляд отца пресек пустозвонство. Леонид Евграфович начал солидно расспрашивать гостью о здоровье матушки, о видах на урожай… Женя отвечала немногословно, при первом удобном случае свернув разговор на рекламное объявление для циркачей. Леонид Евграфович припомнил, что «Улатинский листок» задолжал ему за некоторые услуги, и пообещал договориться о бесплатном газетном объявлении для цирка.
Беседа за столом текла лениво, слегка оживившись лишь при появлении сладкого. Шоколадный пудинг вдохновил толстощекого хозяина на рассказ о путешествии в Англию, отчего Жене в седьмой раз пришлось выслушать историю о приеме у королевы.
Едва ужин окончился, Анна утащила Женю в свою комнату, и тут обнаружила коварную природу нового мехового украшения подруги. Оказавшись с барышнями наедине, Бусик соскользнул с плеча Жени, нырнул в берестяной ковшик на прикроватном столике, чтобы набить рот очищенными ядрами лесных орехов.
Анна ахнула, потом умилилась, хотела погладить зверька. Но, сердито вереща и цокая, как белка, Бусик уклонился от протянутой ладони, вскарабкался обратно на плечо Жени и принялся лакомиться захваченными орехами.
– Я-то подумала: меховая горжетка! – восторженно воскликнула Анна, осторожно касаясь коричневой шерсти. Бусик отмахнулся крошечной лапкой и спустился за новой порцией орехами. – Какой потешный! Ну, ладно! Папенька никогда не даст поговорить! Как твой кузен, часто ли ездит к вам?
Анна была влюблена в красавчика Федора, статного гусара, родственника Арсеньевых, но Федор не жаловал розовощекую хохотушку. Он предпочитал девиц томных, с романтической бледностью лица и приданым не менее миллиона.
«Жена должна быть слаба здоровьем и часто пребывать на водах, чтобы не мешать мужу распоряжаться своим приданым!» – как-то в откровенной беседе сообщил он родственнице. Женя посмеялась над дальновидностью кузена, но подругу разочаровывать не стала, ограничившись сообщением, что полк кузена отбыл на маневры.
– Ты, конечно, заночуешь у нас, душечка? Я велю приготовить твою обычную комнату!
Вдоволь насмеявшись и уговорившись с утра съездить к Нинель Ботвеевой, подруги расстались. Женя, вместе с дремлющим на плече Бусиком, направилась в «свою» комнату.
Эта комната отличалась от прочих лишь цветом обоев, и тем не менее, Женя ее особенно любила. Она всегда во время визитов к Горюновым останавливалась именно здесь. Окна комнаты выходили на старую Базарную площадь. Базар давно уже шумел в другом месте, но название осталось.
Вымощенная булыжником, с кривобокой будкой сапожника, прижавшейся к боку театра, Базарная площадь стала прибежищем актеров и художников. Почтенное серое здание городского театра часто соседствовало здесь с балаганом заезжих циркачей, а мастерская императорского портретиста Зубаева – с мольбертами уличных художников. А если на Базарной площади выступал сам Анатолий Удальский со своим знаменитым воздушным шаром – от зевак отбою не было. Всем известно, что на шаре Удальского поднимался в небо сам государь император!
Сейчас Базарная площадь уже вовсю светилась театральными огнями, хотя какой-то подвыпивший художник еще предлагал услуги портретиста двум хихикающим барышням. (По вечерам местные художники обычно собирались в пивной Ечинкова, но этот явно еще не заработал себе на закуску.)
– Барышни, при електрическом свете вы еще красивше выглядеть будете! – твердил свое художник, хотя свет от театральных фонарей едва озарял его прибежище у тумбы с афишами. Женя посмеялась над упорством художника, опустила на окне занавески и зажгла ночник.
Огонек высветил белизну разобранной постели и маленький столик рядом с ней. Женя с трудом отцепила от шеи хвост Бусика, чтобы положить зверька на салфетку на столике. Не спеша разделась, влезла в прохладное нутро ночной сорочки, но не легла, а подошла и стене и протянула ладонь к иконе.
– Помоги мне, Господи! – прошептала еле слышно.
Где-то в щели меж половицами пронзительно застрекотал сверчок. Женя вздохнула, с маху бросилась на кровать и набросила на себя покрывало.
– Шутник ты, Господи! – проговорила, уже засыпая.
Господь невидимо улыбнулся с иконы. На площади продолжал что-то бормотать полупьяный художник, съезжались к спектаклю экипажи улатинцев, а Бусик соскользнул со своего стола, принюхался и потрусил к подоконнику. На подоконнике пышным розовым цветом красовалась герань. Бывший циркач ловко вскарабкался на подоконник, захватил лапкой пучок листьев и затолкал в рот.
Я не знаю, где Женечка набралась этих дурацких идей насчет знаков! До нашей встречи ее симпатичная головка была набита всякими глупостями насчет того, что Господь, якобы, непрерывно беседует с нами при помощи всяких знаков, чтобы сообщить нашу дальнейшую судьбу. Вот, если бы вы были Господом, вы тратили бы
