этажа имела изнутри обманчиво простую дверь. Будто за ней находится туалет или сложена ветошь. Свернув туда входящий попадал в холодное помещение, условно состоящее из трёх частей. Дальняя треть имела ворота для транспорта чтобы ближе можно было подъехать труповозке и не тащить холодного гостя к месту временной дислокации. Через щели ворот со всех сторон внутрь сочился белый живой свет и в первую очередь падал на множество носилок разной степени изношенности и чёрную каталку на колёсиках, точно из детской страшилки. В средней части пристройки возвышались по обе стороны плацкартные полки, так их называли. В три этажа крепились к стенам плоские широкие полки для трупов не помещавшихся в холодильники, а зимой и вовсе для всех. Полностью заполнялся плацкарт только к концу январских праздников. Тогда пассажиры лежали не просто везде, но и в два ряда на каждой из полок. В ближней трети к попавшему в хранилище зрителю стояли два огромных холодильника — Дед Мороз и Снегурочка. Имена свои они заслужили тем, что Дед Мороз постоянно перемораживал тела, а Снегурочка таяла и текла, как в сказке, когда прыгала через костёр. Доверия этой девушке в плане температурного режима не было совсем. Подтверждая гендерные акценты в названии холодильников, мы повязали на ручку Деду Морозу голубую, а Снегурке розовую ленточки. Это произошло в том числе потому, что дворник Амираслан, часто ассистировавший на разгрузке холодильника, не был знаком с богатым русским фольклором. Его взрастили в эпоху десоветизации, в ограниченном горном селе Таджикистана и не преподавали русские сказки. А цвета он различал неплохо. Он называл холодильники по-своему: Деда Мороза — Дед Кабуд, а Снегурку — Голубой. Санитары смеялись над этим, считая Амира совсем недоразвитым, раз он холодильник с розовой лентой называет голубым. Но однажды я посмотрел в Интернете, и оказалось, что по-таджикски «розовый» произносится почти как «голубой», а «кабуд» это голубой цвет и есть. Причуды лингвистики.
Так, попав из долгого коридора пещеристого тела здания в левый привесок-яйцо хранилища, всякий легко мог попасть на почти голую вечеринку. Холодные гости были таковы — почти голые. И тусовались они вместе — почти вечеринка. Из одежды у тех, кто уже миновал плацкартные полки, а значит попал в очередь на вскрытие и прошёл первичные процедуры, были только одинаковые бирки на руке и на ноге. Бирки для них вырезал я. Для этого существовал специальный материал — клеёнка и бинт. Ни из чего другого делать было нельзя. Как-то так повелось. До того как я пришёл сюда на работу, бирки нарезали санитары. Но однажды в полупустой день, я сделал стопку бирок аккуратной формы с закруглёнными краями. Я не вырезал каждую, просто сделал шаблон похожий на иконку, как в айфоне, сжал свои клеёнки тисками, в которых точили ножи и обрезал неспешно скальпелем. Затем также единообразно просверлил дырки для бинтов. Изделия вышли на порядок праздничнее, чем прежние размерные прямоугольники, использовавшиеся до меня, до айфонов. В итоге за мной закрепилась эта функция. Я отмечал в квартальном календаре зала № 2 день в месяце, когда сделать следующую партию, готовился и делал. Почти голая вечеринка стала немного привлекательнее с закруглёнными одинаковыми клеёнчатыми бирками на конечностях.
В общем про пристройки рассказать можно ещё немного. Переносной рентген-аппарат, что похож был громоздкую лампу на длинной ноге с колёсиками мы иногда использовали по назначению. Пластин для подкладывания под пациента было в достатке. Длинный провод с пультом позволял не стоять рядом с лучами, а прятаться за стенку. Мы делали на память снимки санитарам и их подругам, которых через транспортные ворота в обход вахтёра они водили в сауну по субботам. Натренировавшись, скоро стали получаться портреты в два-три лица на большой пластине для снимка грудной клетки. Этот опыт мне помогал лучше понять различия мужского и женского черепов. Полагаю, не без помощи санитаров, у переносного аппарата появилась и другая возможность себя проявить. Цыгане из ближайшего мёртвого колхоза вдруг повадились просить посмотреть лошадей. Кони их были какие-то сплошь квёлые и худые, а среди болезней более всего наблюдались артриты. Животных мы в здание не заводили, а вот погрузить аппарат в «Жигули» и приехать к месту обитания фауны оказалось делом простым. Санитар грузил и рулил, цыган впереди на «Таврии» показывал путь, аппарат сзади немного гремел накрытый покрывалом. Я на месте делал снимки суставов лошадей и уезжал проявлять в пристройку как это делал и с черепными портретами. Советовался с томом из сельхозакадемии, где была изображена нормальная рентгеновская анатомия лошадей. Подмечая различия, я ставил примерный диагноз тяжести артроза. Заключения мои неподписанные вместе со снимком забирал цыган. Иногда я писал ему рекомендации для коня, вроде лечебной гимнастики или обогащённой коллагеном диеты. Снимки цыган забирал всегда и в общем вникал в заключение, рекомендации не смотрел. По всей видимости, мои стадии артроза определяли только очерёдность забоя скота. Обитатель колхоза оставлял бутыль самогона, яйца и редко мясо неясной этиологии как оплату. Из этого я ничего не брал и всё уходило в сторону сауны, в качестве компенсации профессиональной вредности для санитаров.
Первоэтажный коридор завершала лестница на второй этаж, подъездного типа, с серыми бетонными ступенями, перилами и огнетушителем в красном деревянном ящике на середине пути. Спустя два пролёта, взору открывался коридор второго этажа. Второго кавернозного тела. Оно разительно отличалось от первого, как холодный Аид от терм патрициев. Под ногами лежало ковровое покрытие, пусть ненатуральное как лик вождя в кино, но мягкое и цветное. Стены второго этажа хоть и были с такими же грустными дверями, всё остальное пространство было закрыто «вагонкой». То есть стены до потока облицованы вертикальными ровными досками по 10 сантиметров шириной, отшлифованными и покрытыми лаком. Свет ламп здесь был тёплый, желтоватый, как распустившийся одуванчик, а не снежно-морозный как внизу. Огнетушители цвета маков стояли чаще, висели плакаты и информационные доски. Из почти всегда открытых дверей доносились голоса экспертов, санитаров и бормотание телевизора комнаты отдыха. В самом конце покрытого тканной дорожкой коридора были две особенные двери. Раздевалка и сауна. От взгляда на них веяло влажностью, теплом и надеждой на лучшее. Расположение сауны как раз соответствовало головке полового члена-дома и венчало коридор. Кабинеты экспертов были очень отличными друг от друга, как люди, прожившие свою особенную жизнь. Экспертов было два: Тамара и я. Кабинета было три, третий ещё помнил покойного Платоныча и его не занимали, разве что могли посадить редких гостей, вроде прокурорского курьера. Шахматы, бывшие единственной страстью Платоныча так и стояли неубранными на его
