2.
А через день, в шесть часов вечера, — уже стемнело — я вышел из горящей огнями теплой электрички на совершенно темную, пустынную платформу, обильно усыпанную свежим, мягким, недавно выпавшим снегом, чья гладкая, девственная поверхность не несла еще ни одного человеческого следа. Похоже, нога человека не ступала здесь, по крайней мере, на протяжении всего текущего дня. Впрочем нет, я был не один, на платформу с поезда помимо меня сошли еще два человека, причем сошли они вместе и теперь растерянно озирались по сторонам. Я направился к ним, с трудом вынимая ноги из глубоких рыхлых сугробов. Это была молодая пара: высокий, атлетического сложения мужчина с холеным лицом, в норковой шапке-ушанке и дубленке — и небольшого роста хрупкая девушка, доверчиво прижавшаяся к нему.
— Простите, — сказала девушка, обращаясь ко мне, — вы не знаете, откуда отходит автобус в дом отдыха «Лесной»? Мы впервые здесь… — она смущенно улыбнулась.
— А, так вы тоже туда едете! — обрадовался я. — Значит, нам по пути. Но вот насчет автобуса ничего сказать не могу — я здесь тоже в первый раз.
— И вы в «Лесной»? — в свою очередь обрадовалась она. Я кивнул. — Тогда давайте искать вместе.
— С удовольствием.
Ее спутник за все время нашего короткого диалога не проронил ни слова. Он стоял и лениво разглядывал меня с высоты своего роста. Не думаю, что мой вид произвел на него сильное впечатление.
— А у нас свадебное путешествие, — весело сказала она, когда мы, словно полярные первопроходцы, осваивали снежную целину безымянной платформы.
— Да ладно тебе, — недовольно проворчал парень, дернув ее за рукав.
— А как вас зовут? — с любопытством спросила она, заглядывая мне в глаза.
Меня всегда умиляла человеческая непосредственность, но женская — в особенности.
— Максим.
— А по отчеству?
Я махнул рукой:
— Да какое там отчество. Я ведь немногим старше вас, так что зовите просто — Максим.
— А я Лида.
— Очень приятно.
— Сергей, — неохотно буркнул парень; было видно, что это короткое слово он выдавил с трудом, из вежливости, по необходимости, лишь затем, чтобы завершить некий обязательный ритуал знакомства, опрометчиво затеянный его очаровательной спутницей.
— Мой муж, — гордо и с некоторым вызовом произнесла Лида; слово «муж» прозвучало в ее устах, я бы сказал, с большой буквы. Она боготворила его, чего, похоже, нельзя было сказать о нем.
Наконец мы достигли края платформы, скатились по невидимым под снегом ступенькам и, завидев чуть в стороне от железнодорожного полотна группу огней, пошли к ним. Сколько времени мы добирались до них, я уже не помню, но зато хорошо запомнилось ощущение от этого снежного марш-броска и ассоциации, с ним связанные: Клондайк, Доусон, цепочка отважных золотоискателей, неистовый лай собак, пятьдесят градусов ниже нулевой отметки, треск могучих, промерзших насквозь сосен, вой голодных волков, и впереди — призывные огни северного сияния. Да, все было почти по Джеку Лондону, только путь нам освещало не северное сияние, а несколько тусклых фонарей вперемешку с десятком таких же тусклых окон.
Интуиция подсказала нам верное направление: совершенно неожиданно на нашем пути вырос столб с почти полностью занесенной снегом ржавой металлической табличкой, которая указывала, что автобус в дом отдыха «Лесной» отходит отсюда.
— Ну, наконец-то! — обрадовался я.
— Осталось совсем немного, — недовольным баском произнес Сергей, — дождаться этот самый автобус.
— Дождемся, — уверенно сказала Лида. — А как здесь хорошо, правда?
Нужно было быть отчаянным и неизлечимым романтиком, чтобы согласиться с этой чудесной девушкой. Судя по замечанию парня о том, что ничего, мол, здесь хорошего, тьмутаракань и тундра, он таковым не являлся. Что же касается меня, то, хотя я тоже не причислял себя к этой счастливой категории рода человеческого, в данный момент я был настроен весьма романтически, поэтому горячо поддержал девушку, полной грудью вдыхая колючий, щиплющий за нос морозный воздух:
— Здесь прекрасно, в этом вы правы. Согласитесь, что русская зима — это царство снега, чистого, мягкого, искрящегося таинственным голубым сиянием при свете полной луны. Обилие снега так характерно для нашей зимней природы. К сожалению, это большая редкость в последние годы.
— Вы, наверное, стихи пишете, Максим? — спросила она с интересом.
— Увы, не дал Бог таланта, — развел я руками и печально улыбнулся, чем, по-видимому, несколько разочаровал Лиду.
Если же быть до конца откровенным, — и здесь я был вынужден признать справедливость доводов моих коллег — то это место, действительно, было дремучей дырой. Несмотря на то, что памятью своей я поистине мог гордиться, название платформы, на которую нас выбросили, словно вражеский десант в глубокий тыл врага, напрочь вылетело у меня из головы. Небольшой населенный пункт утопал в снегу и был окружен сплошной стеной темного, замершего в ожидании весны леса. Нитка железной дороги делила мир строго пополам, исчезая и теряясь во тьме сразу же по выходе из деревни (или города?), и лишь просвет между деревьями говорил о том, куда уносятся бесконечные рельсы. Темень стояла такая, какая возможна только в глухомани, лишенной привычного нам городского электрического освещения. Было очень тихо и совершенно безветренно.
Автобус мы прождали около двух часов. К концу этого срока не только Сергей — даже я стал терять терпение и самообладание, но Лида — вот характер! — лучилась таким неиссякаемым оптимизмом и искренней радостью, что я не мог не восхититься ею. Заметно подморозило, и мы отчаянно топали, чтобы согреться. Пока мы тряслись от холода в этой пустыне, мимо нас не проехала ни одна машина, ни одно живое существо не попало в поле нашего зрения — и лишь один древний дед в телогрейке и валенках, скорее похожий на домового или лешего (я бы не удивился, если бы узнал, что в этой глуши они все еще водятся), чем на живого человека, проковылял мимо нас, бурча себе под нос: «И куда их черти несут на ночь глядя? Сидели бы по домам…»
Но вот наконец долгожданный, объятый паром автобус затормозил возле нас, и мы, счастливые и довольные, что он вообще пришел, ворвались в салон и с наслаждением вдохнули запах бензина, старой ветоши, сваленной у задней двери, и еще чего-то, неуловимого, что так живо напоминало нам о цивилизации. Водитель, пожилой, небритый мужчина, откровенно зевал и почти что спал за рулем. Я выразил опасение, способен ли он вообще вести автобус, на что тот промычал нечто нечленораздельное, означавшее, видимо, что-то вроде: будь спок, парень, довезу в лучшем виде, — и отчаянно зевнул — протяжно, с подвыванием, до слез в глазах, до хруста в скулах. Я пожал плечами и занял место в середине салона; молодая супружеская пара уселась впереди. Старые, давно не смазываемые двери заскрипели и с грохотом захлопнулись, автобус взвыл, дернулся и покатил во тьму.
