Акрион ждал у Диохаровых ворот. Солнце заслонилось городской стеной, стало тихо и прохладно, зазвенели комары. Ветер улёгся, перестала вздыхать и скрипеть под его касаниями здоровенная старая олива о двух перекрученных стволах. Стражники на воротах негромко перебрасывались репликами, поминая усопшего царя и строя планы на предстоящую после дежурства ночь. Планы эти, несмотря на общий траур, не слишком отличались от вчерашних: стражники были спокойны и даже посмеивались время от времени. Как видно, уже успели сходить в храм, получили свою порцию благодати, и горе их притупилось. Чтоб не сказать – исчезло.
«Что ж он не идёт? – думал Акрион, меряя шагами мощённый разноцветными булыжниками отрезок дороги перед стеной. – Неужели всё-таки мошенник? Неужели я обманулся? Но... как же он знал, как же он всё знал? Тогда где?.. Сказал: час до заката. Вот, пожалуйста, час до заката, ещё немного – и следующий день начнётся. А нет никого».
Потом что-то изменилось. Ещё мгновение назад было тоскливо и тошно, сердце падало в пустой груди и никак не могло упасть. Но вот за миг всё стало другим: ожил замерший ветер, последний солнечный луч раздвинул облака, вызолотил закатное небо. Крикнула поздняя чайка. Акрион обернулся и невольно вздохнул от облегчения.
Кадмил стоял у сросшихся комлей старой оливы. Через плечо был перекинут бурый дорожный плащ, на голове красовался пастуший петас – излюбленная шляпа посланника богов, знакомая любому по вазовым росписям. За спиной виднелась объёмистая сумка. Заметив взгляд Акриона, Кадмил призывно махнул рукой.
Акрион подошёл к нему, неловко переставляя ставшие вдруг чужими ноги. Собрался с мыслями и понял, что совершенно не знает, с чего начать.
Кадмил заговорил первым:
– Я так понимаю, Аполлон даровал тебе знамение?
Акрион кивнул.
– Я всё вспомнил, – глухо произнёс он.
– Полагаю, ты и малой части не вспомнил, – усмехнулся Кадмил. – Просто грубый блок разрушился под действием магии контроля... В общем, неважно. Считай, что Феб снял с твоего ума колдовские оковы. Со временем память о детских годах восстановится. Но детство давно кончилось. Если бы Аполлон хотел только вылечить твою амнезию, он бы не послал меня тебе на помощь.
– Что мне нужно сделать? – с жаром спросил Акрион, пропустив мимо ушей «амнезию» и прочие мудрёные слова.
– Вот это другой разговор, – с удовлетворением сказал Кадмил. – Пойдем, прогуляемся, по пути всё объясню.
Он хлопнул Акриона по плечу и зашагал прочь от ворот. Акрион, чуть замешкавшись, двинулся за ним.
– О-хэ, парни! – окликнул со стены стражник. – Куда же вы на ночь глядя?
– Мы поэты, добрый воин! – отозвался Кадмил. – Поэтам нынче муза положила собраться купно под сребристым лунным оком и возлияние свершить, обильно жертвы принося.
Стражник недоверчиво крякнул.
– Вечеринка будет в роще, – пояснил Кадмил, ткнув пальцем в неопределённом направлении. – Козлика зарежем, винца хлопнем с ребятами. Стихи, танцы, флейтистки, туда-сюда.
Стражник почесал в голове.
– Поэты, говоришь? Смотрите, гонорею не схватите, поэты! День-то сегодня вовсе не праздничный, царь Ликандр помер. А, да чего там, не вечно же по нему убиваться…
Дорога послушно ложилась под ноги, слюдяные песчинки поблескивали в прощальных солнечных лучах.
– Хочу принести извинения за то, что утром шарахнул тебя «золотой речью», – произнёс спустя сотню шагов Кадмил. – Обычно я так с друзьями не поступаю, но ты был просто невменяемый.
Акрион тупо кивнул. Кадмил огляделся.
– Осторожность превыше всего, – буркнул он. – Ну да вроде никто не увязался, никто не слушает... К делу. Видишь ли, дружище Акрион, есть на свете боги-олимпийцы, и есть люди. У богов свои дела, у людей – свои, но олимпийцы все-таки ребята посмышлёней вас, да и опыта побольше, потому как бессмертие – штука очень долгая. Обычно боги стараются не вмешиваться в дела людей, ибо с большим пиететом относятся к свободе выбора и воли. То есть, нам интересно, как вы сами решите действовать. Не в смысле – что на завтрак съесть, или к какой гетере пойти – а по-настоящему действовать. Когда решение повлечёт за собой серьёзные и важные последствия.
Он замолчал, будто ждал какого-то ответа. Или так только казалось – возможно, Кадмил просто обдумывал, о чём говорить дальше. Как бы то ни было, Акриону вдруг стало безумно, до отвращения стыдно. С начала знакомства вестник богов видел его либо одурманенным магией, либо рыдающим от отчаяния; да ещё эта глупая вспышка гнева тогда, утром, дома; и вот теперь он идёт рядом с настоящим живым Гермесом и, словно агрикос-деревенщина, не может двух слов связать. А ведь он – афинянин, актёр, служитель Мельпомены, сын знаменитого Киликия!
Стоило вспомнить о Киликии, как на ум спасительно пришла любимая отцовская книга.
– Людям помогает даймоний, – сказал Акрион хрипло.
– Что? – удивился Кадмил.
– Даймоний, – повторил Акрион чуть громче. Звук собственной речи придал уверенности, и он продолжил: – Внутренний голос. Про него писал Сократ. Даймоний подсказывает человеку правильные решения. Когда трудно выбирать, что сделать. Чтобы... Чтобы поступать по совести. И не жалеть потом.
Кадмил хмыкнул, глядя вперёд, туда, где синела священная Аполлонова роща.
– Да, верно. Есть такая глава в «Этиологии». Думаешь стать философом?
Он быстро, хватко глянул на Акриона.
– Да нет, куда мне, – смутился тот. – Просто отец всегда любил учение Сократа. Он и в Афины-то приехал из Аргоса, чтобы с ним познакомиться.
– И как, познакомился?
Акрион кивнул, чувствуя неуместную гордость, словно это он, а не Киликий, когда-то проделал долгий путь, чтобы увидеться с великим мудрецом.
– Они даже побеседовали. Дважды. Отец обожает про это рассказывать. Говорит, дескать, чудно было: вроде и дураком тебя обставили, и в то же время чувствуешь, что стал умнее. Он ведь, Сократ, ничему не учил особо, только задавал вопросы. Спрашивает, спрашивает, и под конец может так запутать, что откажешься от собственных слов. Хорошо хоть, книгу написал, там всё понятно. У отца есть тот свиток, в котором говорится про даймоний. Часто перечитывает, даже заучил наизусть. И мне давал учить. Сейчас, как это...
Акрион прикрыл на мгновение глаза. Жёлтый папирус, отполированные рожки свитковых стержней, летящий почерк писца, строчки, чуть загибающиеся кверху…
– «Мне бывает чудесное божественное знамение», – прочёл он по памяти. – «Вдруг – какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет».
Кадмил одобрительно покачал головой. Акриону враз стало легко и благостно. Поднялась в сердце благодарность к отцу, к его свиткам. И тут же словно бы ожгло: Киликий ему не отец. Акрион убил своего отца прошлой ночью.
– И как считаешь, почему даймоний никогда не склоняет человека к чему-нибудь?
Кадмил снова глядел на него, внимательно и неотрывно. Акрион собрался с силами, отогнал чёрные мысли. Вестник богов задал важный вопрос, нельзя ударить в грязь лицом. И так довольно напортачил. Задумавшись, он пошёл тише, и Кадмил тоже замедлил шаг в ожидании его слов.
Актёрская память, как всегда, не подвела.
– «Потому что человек изначально благ», – уверенно произнёс Акрион, словно дальше читал по книге. – «С рождения он носит в себе дух, что всегда тяготеет к добру. Нужно только вовремя предостерегать людей от зла, и когда-нибудь мы станем подобны богам».
Акрион замолк, досадуя на себя за то, что процитировал отрывок целиком, не сумев вовремя замолчать. Подобны богам? Вольно же было Сократу такое писать! Ох, договоришься сейчас, дурак...
Но Кадмил, похоже, пропустил дерзость смертного мимо ушей. Он только усмехнулся и сдвинул шляпу на затылок.
– «Даймоний – вечная истина», – продолжил он, помавая рукой, как умелый оратор. – «Даймоний – правда, которая выше всего на свете, выше самого солнца. Стремление к добру нельзя объяснить, опираясь на логику. Однако умение отличать зло от добра присуще человеку с малых лет. Даймоний – это наша суть, наше божественное начало».
