С такого расстояния трудно понять отчаяние, сопровождавшее падение Города на Скале, который для нас – всего лишь символ потерянного величия, Атлантида. Но два века назад все обитатели планеты в некотором смысле были его гражданами; его музыка и художники, его политологи принадлежали всем; и нанесенный ему удар был нападением на всех. Таннер цитирует Уолдорфа Кэндлза: «Все мы сидели за его залитыми солнцем столами на широких бульварах, потягивая дорогое вино». Наверное, им было невероятно больно сознавать, что это чудесное место под пятой завоевателей.
Несколько студентов Таннер объявили о своем намерении оставить учебу и уйти воевать. Ее друзья резко разделились. Вот что она пишет о Мэтте Оландере, пожилом физике, жена и дочь которого погибли на Корморале за два года до этого:
«Он вышел из аудитории вчера после полудня, и несколько часов мы не знали, где он. Работники службы безопасности нашли его около полуночи на скамейке в Саутпуле. Сегодня утром он сказал мне, что собирается предложить свои услуги деллакондцам. Думаю, что с ним все будет в порядке, когда он успокоится.
Баннистер попытался заговорить об опасности на собрании одного из многочисленных военных комитетов. “Будьте тверды, – говорил он. – Если вы сейчас уступите настроениям толпы, то Каха Луан не продержится и двух недель”. Его побили камнями.»
* * *
Оландер так и не успокоился. Через несколько дней он подал заявление об уходе, пригласил Таннер на обед и попрощался. Больше она ничего о нем не пишет.
Но, несмотря ни на что, Каха Луан придерживался нейтралитета. Беспорядки продолжались, усиливаясь при поступлении новостей из зоны боевых действий или от сообщений о гибели сограждан, сражавшихся бок о бок с деллакондцами. В этот тяжкий период гнев Таннер вызывали обе стороны, «непримиримость которых убивает так много людей и грозит смертью нам всем».
Маленький кружок факультетских друзей распадается. Уолдорф Кэндлз холодным призраком скитается в мрачной ночи. Другие выступают с трибун и в прессе «за» или «против» войны, «за» или «против» друг друга.
Время от времени приходят вести от Оландера.
Он сидит где-то на деревянном причале, на фоне парусов и сетей. Или стоит рядом с каким-то растением, возможно, деревом. В руке у него всегда бутылка, а рядом с ним всегда какая-нибудь женщина. Каждый раз другая, с легким сожалением замечает Таннер.
(Сообщения от Оландера не были, конечно, записаны на современные изокристаллы с двусторонней связью. Он просто говорил, а остальные слушали.)
Жаль, что она не сохранила никаких голограмм Оландера. Позже я узнал, что Уолдорф Кэндлз (который двадцатью годами раньше сражался против Токсикона и поэтому на собственной шкуре испытал все прелести войны) был так поражен контрастом между жизнерадостными описаниями Оландером местной выпивки, театров, способов ухаживания, и суровой реальностью боевых действий, что вновь взялся за перо. Так родились знаменитые стихи, которые принято относить к среднему периоду его творчества. Первый сборник в честь посланий Оландера назывался «Новости с фронта».
«Его упоминания о длительной борьбе, – пишет Таннер, – всегда были туманными. “Не волнуйтесь за меня, – говорил он обычно. – У нас все в порядке”. Или: “Недавно мы потеряли несколько человек”.
Иногда он упоминает о кораблях – “Стращинском”, “Моримаре”, “Повисе” и других: совершенных, смертоносных, безжалостных, – и нежность в его голосе и глазах заставляет нас всех содрогнуться. Иногда мне кажется, что ни для кого из нас не осталось никакой надежды».
Время шло, война продолжалась и прежние надежды на то, что ашиуры, встретив серьезное сопротивление, отступят, угасали, сквозь суровую броню вояки, в которого превратился Оландер, начало просачиваться что-то человеческое: появились смутные портреты мужчин и женщин, которые сражались вместе с ним. Таннер цитирует его слова: «Когда нас не будет, кто займет наше место?»
В приступе ярости и горя она сама отвечает на этот вопрос: «Никто! Никто, потому что эта проклятая дурацкая война не нужна ни одной из сторон, и ашиуры ведут ее только потому, что мы бросили им вызов!»
– Возможно, она права, – заметил Джейкоб. – В конце концов, мы пришли на Имариос после их ухода и восстание колонии не было оправданным. Невольно возникает вопрос, как развивалась бы история, если бы не вмешался Корморал.
Нигде не упоминается, отвечал ли Мэтту Оландеру кто-нибудь из адресатов на Каха Луане. По всей вероятности – да, но прямого подтверждения этому нет. Остается также загадкой, высказала ли когда-нибудь Лейша Таннер свои гневные мысли лично ему...
Кэндлз, чьи шедевры в то время еще не были написаны, начинает все чаще уединяться во Внутренних Покоях. Под нажимом сторонников вмешательства Таннер изменяет свой курс по ашиурской философии и литературе. Студенты и сотрудники факультета устраивают молчаливое пикетирование у дверей ее аудитории в знак протеста против содержания программы. Ей угрожают смертью.
В то же время Совет попечителей, который получает финансирование от впадающего в отчаяние правительства, хочет продемонстрировать лояльность, поддерживая официальную политику нейтралитета и настаивая, чтобы программа изучения ашиуров не только продолжалась, но и расширялась.
Напряжение растет. Рэндинхал занят врагом, его защитники, получившие в подкрепление четыре деллакондских фрегата, потерпели поражение. Короткая отчаянная оборона завершилась полным разгромом. Правительство издает закон, запрещающий частным лицам участвовать в войне на стороне других государств. Известный сторонник вмешательства в конфликт убит во время выступления в Совете. Через три дня после получения известия о падении Рэндинхала состоялась несанкционированная передача записи радиопереговоров между защищавшими его кораблями. Таннер описывает их как «душераздирающие». Митинг с требованием вмешательства перерос в бунт, а вотум недоверия политике примирения был отклонен большинством всего в один голос!
Потом Сим с горсткой деллакондцев застал врасплох и разгромил большой вражеский флот возле Эшалета.
В разгар этих событий пришло известие о гибели Мэтта Оландера.
«У меня нет слов!», – пишет Таннер.
«Погиб во время битвы при Рэндинхале, на борту фрегата Конфедерации “Стращинский”, – так было сказано в официальном сообщении. Мы смотрели его на проекторе Кэндлза, который не очень хорошо работал. Говорящий казался бледно-зеленым. Он доблестно сражался, защищая людей, которых не знал, в самых высоких традициях Служения. Заверяем вас, что вы не одиноки, оплакивая его гибель. Его самопожертвование не будет забыто». Это послание было направлено на кафедру физики.
