Но Эдди добирается до дома раньше них. И падает. И… и переход удается задержать.
- Вот, - он выпускает зимородка, который превращается в девушку, и того, другого, что кажется теперь облаком тумана. – Твое тело.
Надо взять за руку, а сложно брать что-то, если ты не материален.
- Тебе нужно войти.
- Нет, - парень качает головой. – Я проклят.
- Был.
- Еще.
- Ведьма сожрала твое проклятье. Ведьмы их любят.
Не верит.
А там, снаружи, разгорается буря. И её слышат собаки, которые взрываются воем. Орут коты. И люди, даже под защитой, укрытые, спрятанные, тоже чуют.
- Иди. Твой брат за тебя переживает.
- Бестолочь он, - парень проводит руками по волосам. – И я не лучше. Не надо было лезть к ним. Но… передай брату…
Эдди вытащил из кармана призрачную дудку.
Шаман он или как?
Глава 16 Где есть место искусству и милым девичьим беседам
Что-то, а кормили у Орвудов душевно.
Эдди ел.
Молча.
Сосредоточенно. Пытаясь понять, о чем говорить стоит, а о чем – нет. И главное, не торопили. Рядом с точно такой же сосредоточенностью жевал Бертрам, кажется, не особо понимая, что ест.
Впрочем, Эдди и сам-то…
- Что это? – поинтересовался он, потому как тишина за столом была совсем уж тягостной. Вздрогнул Эдвин. И Орвуд-старший выпал из задумчивости.
- Оленина… кажется.
- Вкусная, - похвалил Эдди оленину, которая точно была бараниной, но если разницы нет, то смысл уточнять.
- Он… придет в себя? – Эдвин отодвинул блюдо. Он единственный к еде не притронулся. А вот Эва умяла приличный кусок мяса, и уже потом лишь опомнилась и начала делать вид, будто аппетиту нет.
Глупость какая.
Этак и вовсе исхудать можно, а она и без того махонькая, что человеком, что птицей.
- Понятия не имею, - в таких вопросах Эдди предпочитал не лгать. – Душу мы вернули. А дальше как оно – это не ко мне. Но целителя позовите. На всякий случай. А то еще рана откроется.
- Какая?
Эдвин поглядел с упреком, потом выразительно перевел взгляд на Эву, намекая, что подобные разговоры за столом вести не стоит.
- Та, которую ему нанесли.
- Не было ран, - Эдвин покачал головой. – Его осматривали. И не единожды. Видимых повреждений в принципе не было. Поэтому и решили, что имеем дело с каким-то ядом. Я, признаться, до сих пор так полагаю, потому что ведьмы, проклятья… это как-то, уж извините, ненаучно.
Эва фыркнула.
А вот сестрица её куда-то подевалась, как и сама леди Орвуд. Но, может, оно и к лучшему. При леди Орвуд точно никто не стал бы говорить за столом о проклятьях.
- А я на той стороне в птицу превратилась, - сказала Эва. – Это тоже ненаучно. Но у меня были крылья.
- Возможно, - Эдвин, кажется, несколько смутился. – Разум человека – вещь мало изученная, но есть работы, которые склоняются к тому, что наши возможности во многом зависят от способности их субьектизировать относительно мировосприятия.
- Чего? – Эдди почувствовал себя именно тем, кем и был – полным дикарем.
- Вы субъективно воспринимали себя птицей.
- И его? – Эва ткнула вилкой в сторону Эдди. – Он тоже был. Вороном. А я кем? Я так и не поняла.
- Зимородком, - сказал Эдди. – Хорошая птица. Орки считают, что зимородки могут указывать путь потерянным душам.
- Вот, видите, вы сперва приняли чужой образ, потом примерили его на себя и соотнесли с восприятием. Теоретически, - зачем-то добавил Эдвин. – Но вынужден признать, что все остальное в эту теорию не вписывается. Да и противников у нее много. Она вообще основана на опытах Поллака. Сильный менталист. Он вводил подопытных в транс и внушал им… разное. И в результате люди, пробуждаясь, вдруг начинали говорить на других языках. Писали картины. Или играли… правда, он сам утверждает, что далеко не все. И скорее даже речь идет о единичных успехах. Он уверен, что пробудить можно любые способности, но чаще всего наше сознание столь закостенело, что даже в трансе не готово признать их наличие. Как-то вот так.
- Мой… дед, - Эдди не был уверен, стоит ли говорить о таком. – Он был шаманом. И его отец, и отец его отца. Однажды ему привели девушку, которая решила уйти. Она утонула, но её спасли. Однако вышло так, что душа её все одно покинула тело. Тогда дед решил говорить с ней. Он звал. И душа откликнулась. Вот только не пожелала возвращаться.
Странно, что эти воспоминания яркие. Будто вчера оно было.
Костры.
Запах трав, пучки которых свисают с потолка. И дед вытаскивает нити то с одного пучка, то с другого. Травы рассыпаются трухой в его пальцах.
Сидящая на корточках девушка покачивается со стороны в сторону.
- Дед говорил с родителями той девушки. А потом с согласия их призвал другой дух. И тот вошел в тело. Дух ребенка. Ей дали другое имя. И семья плакала, ибо тело и кровь получили жизнь. И дух получил.
- Возможно, - Эдвин чуть выдвинул челюсть, явно показывая, что не согласен. – Девушка… причинила себе вред. И возможно, что её горе было столь велико, что оно разрушило саму личность до основания. Случается и такое. Бывает, люди, не в силах перенести произошедшее с ними, отказывают себе в праве на личность. Они создают иные. И зачастую именно детей. Скорее всего это связано именно с неспособностью, с нежеланием нести ответственность за взрослую жизнь.
- Пусть так, - согласился Эдди.
К чему спорить.
Дело, для которого он подписался, сделано. И причин задерживаться нет, но… и уходить не хочется. Особенно потому, что этот вот, смазливый, с подвешенным языком точно не уйдет.
Останется.
Будет вести светские беседы задушевные.
Бесит.
- Извините, - в тишине прозвучал робкий голос Эвы. – А… можно я вас нарисую?
Эдди моргнул и уточнил.
- Меня?
Девушка кивнула.
- Я… я постараюсь быстро. Не знаю, почему, но очень хочется… и не хочется оставаться одной. Кажется, что… вдруг я там снова окажусь?
Она помолчала и очень тихо добавила.
- Вы меня услышите, да, но… все равно.
- Буду рад помочь, - кажется, именно так принято было говорить.
Эва выдохнула.
Все-таки она изменилась. Прежняя Эва никогда бы не побеспокоила человека столь возмутительной просьбой, тем паче портреты у нее получались из рук вон плохо. Точнее не совсем, чтобы плохо, но… пугающе.
Так матушка сказала, когда Эва написала одну её подругу, которую тоже вот так вдруг захотелось написать. А отец напротив, сказал, что получилось очень даже похоже и, главное, всем всё про леди Эйджел понятно.
А что именно понятно, так это совсем не понятно.
- Думаю, - Эва поспешила подняться, хотя это тоже было неправильно. – В саду будет удобно. Там… там дышится легко.
И никто ничего не сказал.
Только во взгляде отца почудилась насмешка.
- А нам, полагаю, и вправду стоит спуститься и… - это уже Берт, а что именно еще он собирается делать, Эва не дослушала.
В саду светило солнце.
И жарко было.
Все еще жарко, но осень близка. Странно тоже. Почему Эстервуды устраивают бал летом? Пусть и в конце, в последних днях августа, но все одно.
Обычно же сезон начинается во второй половине осени.
А тут…
Беседка.
И лавочка. Мольберт уже принесли и сумку с красками тоже. Угольные карандаши слегка раскрошились, но это ничего страшного.
- И что мне делать? – Эдди огляделся.
- Ничего. Садитесь.
- Куда?
- Куда-нибудь. Куда вам нравится.
Он хмыкнул, огляделся и сел.
На траву.
Под розовый куст. Правда, цветок на нем был лишь один, но большой. Темно-пурпурный бутон полуоткрылся и покачивался на тонкой длинной ветви. Листва запылилась. Да и трава тоже.
- А… а вам не холодно? – Эва старалась смотреть на мольберт.
Акварель.
Лист бумаги. Набросок. Линии должны быть легкими, летящими, едва уловимыми, иначе будут просвечивать и получится некрасиво.
