Бывший Штаб Гражданской Обороны, построенный канцлером Куртцем на границе между Сатаносом и Люциумом - на том самом месте, где когда-то был монастырь Братьев Ожидающих, в котором в Ночь Мертвых Младенцев живьем замуровали преподобного Тангейзера - святого и распутника, пророка и пьяницу, ученого и вора...
От Железного Дома веет запредельной, ледяной жутью, будто кусок Бездны очутился посреди города. Здание пахнет мокрым металлом.
- Что - здесь?- спрашивает Лимек.
- Здесь выход, - говорит Камилла.
Она вдруг поворачивает к Лимеку и двумя руками обхватывает его голову, положив холодные ладони на щеки.
- Послушай меня, Лимек, - говорит Камилла, глядя ему прямо в глаза. - Это очень важно. Ты даже не представляешь себе, насколько это важно. Для всех нас - и живых, и мертвых. Это твой второй шанс. Не упусти его.
- Что я должен сделать?
- Найди ребенка.
Камилла хватает Лимека за плечи и вталкивает в Железный Дом.
Он потом будет пытаться вспомнить, как прошел сквозь Железный Дом, но тщетно. В памяти останутся лишь темные коридоры, волглая тишина, нарушаемая негромким бряцанием каких-то железок да громыханием шагов по решетчатым полам, двери с закругленным углами, похожие на люки подводной лодки, со штурвалом посередине, и - длинные подвесные стеллажи вдоль стен, заполненные стеклянными колбами всех возможных форм и размеров, плексигласовые тубусы в рост человека в углах одной из комнат, и странные, то ли зубоврачебные, то ли гинекологические кресла с фиксаторами для конечностей, и огромные электролитические батареи - словом, все то, чего в Штабе Гражданской Обороны быть не могло в принципе...
В конце пути Лимек поднялся по короткой, но крутой аппарели, крутанул очередной штурвал, лязгнули четыре мощных запора, люк распахнулся, и в лицо Лимеку ударил родной, до боли знакомый и донельзя загазованный воздух Авадона.
Лимек выбрался из люка в глубокую траншею, окружавшую Железный Дом с внешней, открытой городу стороны. Снаружи люк завалило строительным мусором, а в траншее по колено стояла вода. Вылезая наружу, Лимек зацепился рукавом за колючую проволоку, растянутую между врытыми в землю столбами, и окончательно разорвал пиджак. Сыщик скинул его, перебросил через проволоку и рывком (откуда только силы взялись) перемахнул через ограждение.
Железный Дом находился точнехонько посередине между Люциумом и Сатаносом. В полосе отчуждения Сатаноса мало кто жил, дома вокруг стояли пустые, с запыленными стеклами, и ветер гонял по улицам мелкую поземку. Было очень холодно. В одной рубашке я не дойду, подумал Лимек, и начал отдирать пиджак с излохмаченной подкладкой от ржавых шипов. Кое-как закутавшись, Лимек двинулся в сторону приглушенного механического шума, который постоянным фоном звучал в окрестностях Фабрики.
Буквально через пять минут Лимек выбрался из трущоб и оказался перед сетчатым забором сортировочной станции. Пахнущее мазутом и креозотом жерло Фабрики даже глубокой ночью продолжало исправно поглощать вагоны с сырьем и извергать наружу длинные грузовые поезда с продукцией. Что это была за продукция и куда она отправлялась, простым авадонцам знать не полагалось. Достаточно было того, что экспорт фабричных товаров составлял львиную долю бюджета города.
Внутри, на сортировочной станции, в ярком свечении галогенных прожекторов бурлила жизнь: мигали семафоры, раздавались свистки маневровых локомотивов, клубился серый пар, лязгали стрелки, скользили туда-сюда желтые кран-балки, юрко носились электрокары...
Отсюда было, в общем-то, одинаковое расстояние что до Левиафании, где жил отец Лимека, что до Вааль-Зее, где снимал квартиру сыщик. Но явиться к отцу в лохмотьях... Лимек повернулся и зашагал в направлении Фабрики.
Ее присутствие ощущалось издалека. Белое сияние над темной громадой и утробное гудение, наводящее на мысли о вращении гигантских колес, ритмичные толчки поршней - ночью они особенно заметны, их можно почувствовать через асфальт, через подошвы ботинок, - ведь Фабрика никогда не спит, ее машины работают в любой Шторм, ее чрево всегда голодно, это механический молох, алчущий человеческих жертв, колоссальный автомат, вечный двигатель, неумолимый и неостановимый, как сам технический прогресс...
Лимек замерз до такой степени, что даже мысли в голове были холодные и колючие, как осколки льда. Весь мир стал враждебен Лимеку; из детектива, ведущего расследование по поручению сильных мира сего, он превратился в отщепенца, беглеца от правосудия, бродягу. Впрочем, нет, не бродягу - по крайней мере, дом у него оставался.
Завидев такую родную эстакаду надземки, сыщик убыстрил шаг и вскоре нырнул в подъезд своего дома. Ощупью поднялся по лестнице, долго не мог попасть ключом в замочную скважину, но наконец справился, распахнул дверь и ввалился в квартиру.
Здесь было холодно и пусто, как в помещении, где давно никто не жил. С люстры в комнате свисала паутина.
Лимек разделся догола и запихал всю одежду (от нее пахло Сатаносом - смертью, пылью и запустением) в мусорное ведро на кухне. Потом прошел в ванную, открыл воду, развел огонь в титане, и присел на краешек ванны, ожидая, пока она наберется. Странно, но не хотелось ни есть, ни курить - хотя Лимек не мог вспомнить, когда в последний раз делал первое или второе...
Когда чугунная лохань наполнилась до половины, Лимек медленно опустился в обжигающе горячую воду. Кожа сразу покрылась пупырышками, и заныло все тело, каждая ссадина и синяк, но из жил, из мышц, из костей начали выходить въевшиеся туда холод, сырость и страх. Лимек расслабился и положил затылок на бортик ванной. От воды поднимался пар...
В этот момент кто-то громко и настойчиво постучал во входную дверь.
Стук оказался пустой формальностью: Лимек успел только крикнуть "Сейчас!" и начал вылезать из ванны, когда дверь выбили, судя по грохоту, плечом.
Лимек мигом вылетел из воды, но этого мига хватило, чтобы незваные гости ворвались в ванную. Их было трое - здоровенные угрюмые типы в кожаных регланах и с автоматами наперевес. Трискели. И не в касках рядовых, а в офицерских фуражках. Лимек молча поднял руки, и его подтолкнули стволом в спину.
Четвертый - главный - ждал в комнате. Сыщик узнал его: он уже видел эту тучную фигуру из окна квартиры мастера Мёллера. Грузный и неповоротливый трискель сменил мешковатое пальто и шляпу на форменный кожаный реглан и фуражку с высокой тульей, но не стал от этого более стройным. Автомата у него не было, а на мясистом носу красовалось пенсне. Присев, а потом по-хозяйски развалившись на диване, трискель снял фуражку и положил ее на колено, свободной рукой пригладив редкие светлые волосы.
