О. Нет, ничего такого.
В. Напоминаю тебе вторично, что ты должен быть откровенным и ничего не скрывать. Ты лжешь Высокому суду. Запомни, что в третий раз я не буду напоминать об этом словесно, и придется причинять тебе боль, чтобы ты осознал, насколько серьезно обвинение. Итак, я спрашиваю снова: лечил ли ты когда-нибудь наложением рук, взглядом, словами?
О. Никогда! Я никогда не делал ничего такого!
К обвиняемому было применено однократное слабое прокалывание кожи за ухом.
В. Зачем ты снова лжешь суду? Свидетели показывают, что ты, готовя некую мазь, а потом – втирая ее в колено больного, шептал что-то, чего разобрать было нельзя. Что скажешь об этом?
О. Это молитва, это просто молитва! Я прошу вас, это просто молитва!
В. Какая и с какими словами?
О. Я читал молитву Пресвятой Деве Марии, я определял по ней время, какое надо варить и втирать мазь, только и всего! Я просил благословить мою работу для людей, а еще я знаю, что мазь бывает готова, когда успеваешь прочесть эту молитву пятнадцать раз, а когда ее надо втирать, то укладывается четыре раза, это все, что я делал! Я не говорил никаких непозволительных слов, я не умею лечить словами или руками, я просто знаю травы, вы должны мне верить! Спросите кого угодно – я богобоязненный человек, я постоянно посещаю церковь, хожу к исповеди, жертвую на церковные нужды, я чту Господа нашего!
В. Успокойся и просто будь честным перед судом, тогда ты избежишь таких болезненных мер. И ответь: не случалось ли тебе замечать, что ты можешь быть причиной несчастий ближних невольно?
О. Нет, никогда я никому не приносил несчастья, я говорил уже, я много раз говорил, что никому не причинял зла…
В. Ты слушаешь невнимательно. Я спросил, не замечал ли ты, что невольно становишься виновником несчастий? Не бывало ли такого, что вдруг умирал, заболевал, разорялся или иначе страдал человек, на которого ты затаил обиду или которому бросил необдуманное проклятье?
О. Никогда мой язык не поворачивался проклясть человека! Господь свидетель, все знают, я порядочный человек, я никому и никогда не желал зла, я не держал никогда обиды в сердце, а чтобы кому-то сказать что-то непозволительное – никогда, это немыслимо!
В. Возможно, ты просто не замечал этого, или ты самому себе не хочешь сознаться в том, что подобное случалось? Подумай и вспомни, бывало ли такое, и скажи, если это и вправду было. Это поможет тебе и твоей душе. Не бойся сознаться в том, что пока еще можно исправить. Чем дольше ты будешь упорствовать, тем хуже будет людям вокруг тебя и, значит, тебе – хуже них во много раз.
О. Клянусь вам, никогда такого не случалось! Мне не надо вспоминать, не надо думать, я помню все, что бывало со мной в жизни, и никогда по моей вине не страдали ближние – я не вредил ни сознательно, ни невольно!
В. Я понимаю, что ты напуган наказанием, но прошу, подумай. Если такое случалось, это не твоя вина. Пока не зашло слишком далеко, пока ты не начал пользоваться этим сознательно, пока это болезнь души, которую можно все еще излечить. Теперь – ответь откровенно: такое случалось?
О. Нет, никогда, никогда не случалось ничего подобного!
В. Как ты сходишься с людьми?
О. Что?
В. Как к тебе относятся люди?
О. Какие люди?
В. Люди, с которыми ты общаешься. Как они к тебе относятся? Тебя любят? С тобой приятно общаться? Или тебя терпят, потому что нет другого травника?
О. Я не знаю. Я не думал об этом.
В. У тебя есть враги?
О. Вы ведь уже спрашивали.
В. Отвечай суду. У тебя есть враги?
О. Я ведь говорил вам уже не раз: я не знаю!
В. А друзья?
О. Наверное.
В. Ты не знаешь, есть ли у тебя друзья?
О. У меня множество приятелей, то есть, они даже не приятели, а просто когда-то стали приходить ко мне за советами, а потом уже просто так. Кто-то приносил угощения, чтобы отблагодарить за помощь, кто-то просто заходит ко мне поговорить…
В. О чем?
О. О разном… Новости рассказывают. Я ведь живу довольно далеко, почти не бываю ни в деревнях, ни в городе, ко мне сами приходят, если что-то случается, или присылают за мной кого-нибудь, а я сам обычно дома или в полях… я ведь уже говорил…
В. У тебя есть настоящие друзья? Близкие, которые могли бы желать тебе добра от всего сердца?
О. Но к чему это?
В. Сын мой, здесь не тебе положено задавать вопросы. Кажется, ты все еще не понял, насколько серьезна ситуация.
О. Не надо!
В. Я лишь хотел повторить: отнесись серьезно к своей участи и просто говори правду. Итак. Есть ли у тебя такие друзья, которые, допустим, из благодарности могут сделать для тебя все?
О. Все? Я не понимаю, в каком смысле – «все»…
В. Пусть не все, но многое. Ради тебя рисковать, например, репутацией или даже жизнью.
О. Нет, это… это слишком, таких друзей у меня нет… Если подумать… Теперь я понимаю, что у меня вообще нет друзей.
В. Ни одного?
О. Получается – так…
* * *
Секретарь замер, занеся перо над чернильницей наизготовку, глядя одним глазом на палача (тот неподвижно стоял за спиной обвиняемого), а другим – на самого Ханца Вольфа, молодого человека двадцати шести лет от роду… кажется. Точно секретарь не помнил. Собственно, все, что он записывал, он забывал через мгновение: во-первых, всего не упомнишь, и если все запоминать, не хватит места для мыслей. А во-вторых – не его это недостойного ума дело.
На братьев Высокого суда он не смотрел. По многим причинам, о которых говорить и думать смысла нет…
– Итак.
Секретарь макнул перо в чернила и изготовился записывать. Обвиняемый вздрогнул и покосился на палача за спиной.
– Назови с-свое имя, общественное и семейное положение, возраст.
– Зачем это?.. Ведь вы уже спрашивали, я уже говорил вам…
Мимоходом секретарь подумал, что бумага может передать слова с точностью, если писец добросовестен, но никогда не передаст железа в голосе инквизитора, дрожи в голосе обвиняемого, грохота тяжелой двери и дыхания палача за спиной у полураздетого человека. И протокол никогда не расскажет, как все происходило на самом деле…
* * *
Протокол дознания обвиняемого в убийстве, угрозах убийства и отравлении либо насылании порчи посредством заключения договора с потусторонними силами. Обвиняемый: Ханц Вольф, лекарь. Третий допрос (без применения пытки)
