Тео тоже был расстроен отъездом Люси. Он считал, что влюблён в неё, и так выразительно страдал, что тётя Фэй посоветовала маме отвести его к психологу. Я страдала молча, и мой угрюмый вид в очередной раз подтвердил мнение тёти Фэй о том, какой у меня скверный, злобный характер. Тео утешился гораздо раньше меня. Думаю, сейчас он даже не вспомнит, как выглядела Люси Доун.
После этой истории я уговорила маму отпустить меня к дедушке в Маграт. Саммертаун уже давно мне опротивел, а после отъезда Люси и вовсе казался самым унылым местом на свете. К тому же обо мне опять поползли разговоры. Думаю, это Том постарался. Я уже давно жила, стараясь не замечать хихиканья и косых взглядов, но не замечать этого становилось всё трудней и трудней. Задирать меня боялись — я всегда была очень сильной и с семи лет занималась айкидо, но ехидный шёпот за спиной тогда ещё действовал мне на нервы. В юности мы так ранимы. Да и не хотелось лишних неприятностей для мамы. Я и так была постоянным источником её огорчений. Глава местной общины пастор Нэвил то и дело донимал её вопросами, почему я так редко появляюсь в церкви, а на исповедь вообще не хожу. Однажды он задал этот вопрос лично мне — это было на похоронах нашей ближайшей знакомой, где я не могла не присутствовать. Я сказала ему, что на исповедь люди ходят, если у них действительно есть потребность исповедаться. "А разве тебе не в чем покаяться?" — мягко поинтересовался пастор. При этом смотрел на меня так, словно всё про меня знал. Теперь-то мне наплевать, что про меня знают или не знают в Саммертауне, а тогда…
Храм терпим ко всем религиозным направлениям, кроме проповедующих агрессию и всякого рода шовинизм. В моём родном городе Марионская церковь, и она вроде как ничего плохого не проповедует. А названа она так в честь благочестивой Марион, причисленной к лику святых за так называемый материнский подвиг. Сия дама провела свою жизнь, проповедуя слово Божие и лечась от бесплодия. У неё было где-то с десяток выкидышей. Последняя беременность увенчалась успехом, но Марион заплатила за этого ребёнка своей жизнью. Её предупреждали о такой возможности, но Марион сказала, что готова пожертвовать жизнью за радость хотя бы на мгновение почувствовать себя матерью, ибо предназначение женщины — рожать детей, и без этого её существование вообще не имеет смысла. Статуи Святой Марион украшали все церкви и едва ли не все общественные здания Саммертауна. Её называли героиней, а я всегда считала её дурой, хотя, конечно, в детстве никому этого не говорила. Что это за материнский подвиг? Хочешь стать матерью — усынови сироту. Это лучше, чем с лицемерной улыбкой выступать перед приютскими сиротами, читая им проповеди о смирении и благодарности за дарованную им Богом жизнь. Говорят, Марион курировала все детские дома Саммертауна и постоянно выступала перед их воспитанниками с лекциями о нравственности. Королевство Гринлендс, конечно, хорошо заботится о сиротах, но всё же я рада, что росла не в приюте, а со своей матерью. У нас с ней никогда не было общих интересов, но взаимопонимание было. Она всегда чувствовала, что я не такая, как все, и принимала меня такой, какая я есть. Она всегда за меня боялась. Наверное, потому и разрешила провести последний школьный год в Маграте. Выпихнула своего гадкого утёнка из гнезда, но не для того, чтобы поскорей от него отделаться, а чтобы уберечь. Школы в Маграте не хуже саммертаунских, а нравы посвободней. Там традиционная католическая церковь, и местная община не возмущается по поводу увлечения молодёжи языческой культурой. Мне понравилось в Маграте, ещё когда я в двенадцать лет ездила туда с мамой навестить дедушку Криса. Если точнее, он приходился нам с Тео двоюродным дедом, поскольку был братом маминого отца. Родных дедушек и бабушек мы с Тео не помнили — все они почему-то рано умерли.
Кристофер Уайт ещё в молодости поставил перед собой цель объездить все доступные человеку уголки вселенной. Соседи его недолюбливали, считали высокомерным. Короткие промежутки между путешествиями он проводил в своём холостяцком доме, не общаясь почти ни с кем, кроме своей постоянной прислуги. Когда нам с Тео было семь лет, он побывал у нас в гостях, оказавшись в нашем городе проездом. Тётя Фэй его сразу невзлюбила. Ещё бы! Когда она завела разговор о своём любимом братце, дедушка Крис сказал, что Стенли, конечно, был обаяшкой, но ужасным трусом и, похоже, свалил на тот свет до рождения своих отпрысков, чтобы избежать ответственности за них. Я думала, что мама обидится, но она лишь усмехнулась и свела всё к шутке. Позже я поняла: она всегда знала цену нашему отцу, хоть и не говорила об этом ни с нами, ни тем более с тётей Фэй. Мне дед понравился. Высокий и худощавый, он двигался легко, как юноша. Мама говорила, что в молодости он был очень красив, и я ей охотно верила. Он почти не улыбался, шутил довольно едко, но не производил на меня впечатление злого человека — в отличие от тёти Фэй, которая всегда тщательно подбирала выражения, строго соблюдала правила приличия, однако злости в ней было столько, что хватило бы на двух арахатских террористов. По-моему, от людей такого сорта её отличают лишь трусость и неспособность к активным действиям. На прощание дед сказал мне: "Ты шустрая девчонка. И всегда будешь такой. Твоему брату сроду за тобой не угнаться". Тео это слышал. Стоит ли говорить, что дед не вызвал у него ни малейшей симпатии. Через пять лет он наотрез отказался съездить со мной и мамой к дедушке Крису в Маграт, о чём лично я нисколько не жалела. Приятно было хотя бы пару недель пожить подальше от братца Тео и тёти Фэй. Помню, как она скривила свой тонкий рот, когда узнала, что дед завещал мне всё своё состояние. Непонятно только, почему она возмутилась, если сама завещала дом одному Тео. У родителей был брак с раздельным владением имуществом. Дом, в котором мы жили, принадлежал отцу и тёте Фэй. Мама, как вдова нашего отца, имела право жить в нём до самой смерти, но ни сдавать, ни продавать его не могла. Мы с Тео имели право жить там до совершеннолетия, ну а дальше уж как решит владелец. После смерти нашего отца единственной владелицей дома была тётя Фэй. Помню, составив завещание, она сказала маме: "Нэнси, дорогая, такой сын никогда не выставит тебя на улицу и даже не продаст этот дом без твоего согласия. Ты же знаешь, сын у тебя замечательный". Про дочь тётя Фэй не сказала ни слова, но она умела оскорблять меня и без слов. Возможно, она была уверена, что её ненаглядный Тео и меня сроду не выставит на улицу, но меня всё это совершенно не волновало. Никогда не планировала зависеть от милостей Тео.
Когда мы с мамой гостили у дедушки Криса, он был всё так же бодр, как и пять лет назад. Мы с ним много гуляли по городу. В Маграте как раз проходил фестиваль кельтской культуры. Я вдоволь насмотрелась на всякие театрализованные представления, на рыцарские турниры и даже сама приняла участие в турнире фехтовальщиков, победив в своей возрастной группе. Мы с Тео уже несколько лет занимались фехтованием и айкидо. Дед был горд моей победой. Он-то и подал мне идею поступить после школы в академию Тампль. "Девчонке обычно желают стать прекрасной дамой, — сказал он, когда мы возвращались домой с моей наградой — кубком в виде Грааля. — Но в тебе, Терри, больше от рыцаря. Это не значит, что ты некрасива, но ты не из тех, кто сидит на балконе в ожидании рыцаря, способного совершить ради неё подвиг. Ты сама способна совершать подвиги". И, немного помолчав, добавил: "Терри, всегда будь собой. Не бойся быть собой. Это очень важно". Я догадывалась, почему он это сказал. Кажется, он заметил, как я пялилась на полуобнажённую танцовщицу, когда мы смотрели балет-пантомиму по мотивам кельтских легенд. Да и наверняка заметил, что я совершенно не реагирую на заигрывания мальчишек. "А если ты… такой, что это не одобряет Господь?" — спросила я. — "Сперва убедись, что он действительно это не одобряет. Ведь что интересно… Никто из наших преподобных отцов напрямую с Богом не беседовал, однако некоторые из них постоянно вещают от его имени". Больше мы с ним на эту тему не разговаривали. В тот день, когда мы с мамой возвращались к себе в Саммертаун, дед отправлялся в своё очередное путешествие, которое длилось два года и оказалось для него роковым. В джунглях планеты Аста его укусила какая-то тварь. Её яд так и не удалось полностью вывести из организма, так что следующие три года его жизни этот яд постепенно его убивал. Врачи ничего не могли сделать.
