— И то верно, — подтвердил отец, а Шаболдин на глазах приободрился. Что ж, Борис Григорьевич, вот тебе и ответная любезность за твою поддержку. Левские, как сказал отец, добро помнят. — Только вот, боюсь, охрану придется усилить.
— А стоит ли? — отец с приставом недоуменно глянули на меня, и пришлось пояснить: — Раз вор в доме проявляться боится, то и охраны достаточно, и службу она несет исправно
Мне, правда, лучше теперь из дома пореже выходить, хотя и на улице меня охраняют, — еще один легкий кивок в сторону Шаболдина, — да к окнам подходить уж точно не надо. Однако же, и того, как я думаю, пока что достаточно.
— Вам, Алексей Филиппович, лучше бы и по дому ходить поменьше, — мягко посоветовал Шаболдин, — во всяком случае, в ближайшие дни. Но усилить охрану, — тут пристав повернулся к отцу, — боюсь, не получится. Не даст мне начальство людей. Если, конечно, вы, Филипп Васильевич, не поспособствуете.
— Я тебе, Борис Григорьевич, в другом поспособствую, — усмехнулся отец. — Хотел на будущей седмице боярыню с младшими в Ундол отправить, — Ундольское имение у нас было чем-то вроде дачи для летнего отдыха, — да потороплюсь. Часть слуг, из тех, кого ты уже проверил, с ними отошлю. Вот и будет у тебя людей столько же, а за кем приглядывать — поменьше.
— Премного благодарен, Филипп Васильевич, — Шаболдин склонил голову. — Ежели позволите, я тогда пойду, отдам своим необходимые распоряжения.
— Распоряжайся, Борис Григорьевич, — дозволил отец. — Только найди мне воров скорее.
— С Василием, смотрю, вы поладили? — спросил отец, когда Шаболдин ушел.
— Поладили, — ответил я, не вдаваясь в подробности.
— Хорошо, — отец впервые за день выглядел довольным. — Нам в семье нелады сейчас совсем не к месту.
Ну да, не к месту. Кстати, о семье и о неладах… Мне показалось, что как раз сейчас будет уместным спросить насчет Ирины.
— Отец, а почему Ирине отказали в приеме в свиту царицы?
— Там никогда не объясняют причин, — отец пожал плечами. — А с чего это ты вдруг вспомнил?
— У Болховитиных говорили про боярина Михайлова и его дочку.
— Так про Михайлова вся Москва знает, — отец криво усмехнулся. — Невелика новость.
— А про Волковых не знает никто, — возразил я. — И это, наверное, хорошо. Нечего нашу родню языками полоскать. Но не знаем и мы. А Волковы, между прочим, под одной с нами крышей живут. И именно их служанка к Борису Григорьевичу на заметку попала…
Кажется, подействовало. Отец задумчиво посмотрел в сторону, повернулся ко мне и сказал:
— Узнаю. Узнаю и тебе скажу.
— А про меня скажешь? О чем вы с Рудольфом Карловичем и отцом Маркелом тогда переписывались? И про матушку? — я, конечно, в край обнаглел, но так или иначе знать это мне нужно. Почему бы и не попробовать?
— И это скажу, — неожиданно согласился отец. — Но…
— …со временем? — я предположил окончание слов отца.
— Ну вот, сам же и понимаешь, — проворчал отец, но видно было, что недовольство его — показное. А я свое разочарование постарался не показать и пошел в обход:
— Так я и другое понимаю. Я понимаю, что все эти наши тайны связаны. Потяни за одну — все и вытянешь.
— Это тебе твое предвидение говорит? — с интересом спросил отец.
— Не только оно, — ответил я. — Здравый смысл тоже. И да, я понимаю, что Шаболдину обо всех наших… — я замялся в поисках нужного слова, — …сложностях знать не нужно. А мне нужно. Потому что все они меня напрямую затрагивают. Потом уже мы решим, что сказать Борис Григорьичу, а о чем и умолчать.
— Ладно уж, — примирительно сказал отец, останавливая мой натиск. — Хватит о том пока что. Иди к себе, да к окнам не подходи. Скорее бы уж Шаболдин нашел воров…
Что ж, моя очередная попытка прояснить семейные тайны провалилась. Ну да и ладно, повторю при случае. Так или иначе, знать это мне нужно, и я узнаю.
С Ириной я столкнулся на лестнице — я поднимался, она спускалась.
— Здравствуй, Алеша, — сестрица виновато потупилась. — Прости уж, что сразу не пришла, пристав нас с маменькой да Аленой измучил совсем своими расспросами…
Ну замечательно, правда же! Так лихо и одновременно как бы даже ненавязчиво перевести стрелки на кого-то другого — это же уметь надо! Да уж, если надо будет научиться плести интриги, знаю, к кому в ученики пойти…
— Горе-то какое! — покачала головой Ирина. — Это ж, получается, опять в тебя стреляли! А убили твою… — у нее хватило такта вслух не назвать Аглаю давалкой, хотя и видно было, что именно это слово вертелось на Иринкином языке. — Ужасно, Господи, просто ужасно! Да еще Шаболдин этот, чем вора сразу искать, нас терзал… Нехороший он какой-то… Мне не нравится.
— Он не кошель с червонцами, чтобы всем нравиться, у него служба такая, — честно говоря, выражать Ирине благодарность за такое, с позволения сказать, соболезнование как-то не сильно хотелось. — Прости, Ирина, пойду я.
— Да-да, конечно, иди… — милостиво разрешила сестрица. Черт их разберет, этих женщин! Ну сама же понимает, что никаких перспектив у нас с ней нет и не было, но на ревность к уже мертвой Аглае так и исходит, яд вон аж с языка капает.
У себя я разделся и завалился в кровать. Делать ничего не хотелось, да и не было никаких дел, так что оставалось только тупо валяться. Ох, Аглая, Аглая… Если бы только сработало мое предвидение… Если бы я увел ее от окна… Если бы… Но что произошло, то и произошло, и цена всем этим «если бы» сейчас была ноль. Но почему, почему я этого не предвидел?
Нет, решил я, так не пойдет. Снова одевшись, я спустился в библиотеку, чтобы взять какую-нибудь книгу и искать душевный покой в чтении. После долгого хождения между стеллажами я остановил свой выбор на «Приключениях в чужих морях и землях Ивана Матвеева, купца русского, им же самим и записанных» — воспоминаниях русского путешественника, читающихся увлекательнее любого авантюрного романа. Помню, зачитывался я этой книгой еще в детстве, а потом, лет в четырнадцать, когда узнал, что вариант для детского чтения был издан в сильно сокращенном виде (потому как читать детям можно не обо всем), прочитал в полной редакции, раза в полтора большей по объему, и всяческих впечатлений мне тогда хватило где-то на два месяца. Вот и решил перечитать, мало ли, может, отвлечет от невеселых мыслей…
Однако же от тех самых мыслей отвлекло меня другое. Вернувшись с книгой к себе и убедившись, что занавески надежно задернуты, я задумался, при каком свете лучше читать — зажечь ли люстру или обойтись настольной лампой. Сделав выбор в пользу локального освещения, я уселся за стол и щелкнул рычажком выключателя. Почему-то вспомнилось, как это работает и воображение услужливо выдало серию картинок. Вот я перекидываю рычажок на себя, и он приводит в действие систему связанных друг с другом тяг, поднимающую железный стержень и вставляющую его в соответствующее по размерам и форме гнездо светокамня — артефакта, при непосредственном контакте с железом издающего довольно яркий, но в то же время мягкий свет. Перекину рычажок от себя — стержень опустится, контакт светокамня с железом прекратится, значит, прекратится и свет. То же самое с люстрой, с той лишь разницей, что система тяг устроена несколько иначе, стержни для контакта со светокамнями не поднимаются, а опускаются, светокамней в ней три штуки, и используя три рычажка выключателя, можно регулировать степень освещенности комнаты. Добавим светильники в кладовке и уборной (этим словом тут именуется санузел вообще, а не только отхожее место), и получается, что мои покои насчитывают шесть штук светокамней. Насколько я понимал, светокамни — артефакты довольно широко распространенные, и светильники с ними можно увидеть не только в богатых домах или общественных зданиях, но и в жилищах людей среднего достатка и даже, правда в более простом и дешевом исполнении, в домах, мягко говоря, бедноватых. Массовый товар, стало быть. Дешевый и несложный в производстве, обеспечивающий производителю широкий и устойчивый спрос на его продукцию со столь же устойчивым доходом.
