Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаюсь с медленностью яда,
Тела в земле, а души на луне».
Вокруг земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьющая во сне -
Ты жадный труп отвергнутого мира![17]
- Что это? - заинтригованно откликнулся Сашик.
- Это про меня. Похоже?
Еще как! Слово в слово. Вот только тогда, четырнадцать лет назад, я не была бескрылой. Не знала тоски. Не собиралась отвергать этот мир. Я была готова полюбить этот мир! Я любила Костю.
Никогда - ни после, ни до - никто не вглядывался в меня так глубоко, как он. Но он всегда видел только то, что хотел.
Себя самого! «Жадный труп отвергнутого мира» - отвергающий пошлые площадные законы. Свою совершенную женщину.
Он всегда любил ее! Не меня. Любил больше жизни… Моей! Любил так сильно, что предпочел бы убить меня настоящую, чем свою любовь ко мне.
Вот так штука, меня никогда не было!
Нет… Однажды я разучилась страдать, любить, добиваться, стремиться, перешагнула dead line - и стала его идеалом. Лишь мертвые могут быть идеальными - Костя всегда знал об этом.
«Только давай без соплей», - недовольно сказал Игнатий Сирень.
Он был не лучше Кости. Он тоже любил меня только такой, какой хотел видеть. Вот почему столько лет я не звонила ему.
Я была не лучше их. Я бесконечно любила свой миф о Косте, сложенный из отдельных сияющих фактов. Гениальный мальчик, разглядевший красоту моего Байкового кладбища, сто раз приходивший мне на помощь, единственный, с кем я была счастлива, единственный, кто четырнадцать лет заботился обо мне… Все это было. Но нас с ним никогда не было. Наша история - была историей нашего отчаянного нежелания знать друг о друге правду.
Что ж… это тянет на серьезный конфликт.
Жанр: трагедия.
Идея: «Люди готовы убить тех, кто жаждет открыть им правду».
Предположим, Костя с Андреем впрямь обсуждали меня на кухне. Предположим, последний был пьян и, как обычно, нес дикую чушь. Предположим, Андрей сказал нечто - обо мне, о нас с ним, о моей спорной морали и нравственности - о том, к чему Костя относился с трагической серьезностью. Они поспорили, Костя толкнул его. Или не толкнул - оттолкнул… И случилась фатальная ошибка - Андрей ударился затылком об угол пенала.
Чисто теоретически такое могло быть. Костя мог толкнуть, мог выломать дверь, мог убить ради меня… меня и любого другого.
«Но мог ли он уронить карандаш?»
Нет!
Костя не мог затолкать труп в холодильник. Он же герой трагедии! Главный герой. Осознав ошибку, он «выколол бы себе булавкой глаза». А перед этим - вызвал милицию. Прятать труп - не его жанр.
«Безумие!» - прочла я во взгляде мента.
«Молодчина! - похвалил меня Игнатий Сирень. - Так кто же убил Андрея?»
* * *
Я посмотрела на Сашика.
Он предпочел бы не убить, а женить Андрея. На мне! И сплавить нас обоих подальше. Если б он в принципе был способен убить, он убил бы меня.
- Сашик, скажи, только честно, - попросила я, - ты никогда не думал убить меня?
- Думал, - сказал он просто.
- И как?
- Например, отравить.
- Это было б нетрудно, - с готовностью представила я. - Ты готовил нам. Ты мог подсыпать мне что-то.
- А ты все время глотаешь снотворное. Ты могла проглотить больше обычного. Никто б не заподозрил меня.
- От снотворного плохо умирают.
- Откуда ты знаешь?
- А почему ты не сделал это?
Сашик пожал плечами. Он не знал.
Я знала ответ.
Он был героем мелодрамы. Героиней, если быть точной. А главные героини мелодрамы не терзаются гамлетовскими противоречиями: «Быть или не быть?», «Убить - не убить?», «Любовь или карьера?» - они просто любят, тупо, упрямо и искренне. По законам мелодрамы, Сашик неспособен убить - он жил и умрет по ее законам.
Я не сомневалась, умирая, он скажет: «Я любил Костю». Скажет с театральным придыханием и чрезмерным дрожанием в голосе - и кому-то, включая и Костю, это, возможно, покажется наигранным - Сашик будет искренним.
- А почему я не убила тебя?
- Почему? - заинтересовался Саша.
Я не знала ответа.
Я должна была убить его. Вступив в борьбу, я утратила статус субретки из «розовой» комедии и ушла в «черную», где позволено все. Я верила в это. Так верила, что год за годом ломала жизнь, подчиняя ее законам любимых пьес. Я сплела семью из Кости и Сашика, веря в беззаботный французский хеппи-энд. Я вышла замуж за Виктора - безработного поэта - и содержала его, потому что нравилась себе в этой роли - роли стервы, которая сама платит за все. Я не видела в том беды.
Все зависит от жанра! И в драме падение с лестницы станет катастрофой - героиня потеряет ребенка и шанс воскресить любовь. В мелодраме - она окажется в больнице, любимый сразу окажется рядом и окажется, что их счастью ничего не мешает. В комедии - падение с лестницы просто смешной эпизод. В одной французской пьесе героиня непрерывно кончала с собой всеми возможными способами - зрители лежали от смеха.
Только в финале все мои постановки почему-то всегда переставали казаться смешными. Страшно ошибиться с жанром своей жизни…
Кто я, Игнатий Валерьевич?
- Так почему ты не убила меня?
- Быть может, потому что считала тебя хорошим актером, - предположила я.
- А теперь не считаешь?
- Теперь мне нет смысла тебя убивать.
- А это ведь я уговорил Костю не брать тебя в Питер.
- Что?
- Яныч хотел, чтоб ты поехала с нами. Но я сказал, мы не должны ломать тебе все… Ты еще учишься. Мы устроимся, ты окончишь институт и тогда… Теперь ты будешь ненавидеть меня?
- Зачем ты сказал мне это?
- Не знаю. Просто. Правда, не будешь ненавидеть?
- Нет, Сашик, нет. Если мне удалось не сломать хоть что-то, то благодаря тебе. Иди ко мне, моя масечка.
Он обнял меня, мой нежный враг, по-детски обхватив шею руками.
Он так ненавидел меня, что пекся о моем счастье («Должна ж ты быть хоть с кем-нибудь счастлива»). Так ненавидел, что уломал Костю не ломать мне судьбу. В отличие от Кости, готового швырнуть мою жизнь на кон, вычеркнуть, перечеркнуть ее, - Сашик ненавидел меня. А потому принимал такой, какой есть, и знал меня лучше, чем Костя.
Нам было так легко понимать друг друга - как самого себя. Нам было так легко жалеть друг друга - и одновременно себя. Мы так давно не любили друг друга, что могли бы жить вместе.
Впрочем, сейчас, в это мгновение, в эту секунду, Сашик любил меня - и будет всем сердцем вечно любить до тех пор, пока, разомкнув объятья, мы не закончим свою мизансцену.
…ты истратил весь запас высоких чувств, который был тебе отпущен в жизни. Теперь все кончено… Жан Ануй. «Эвридика»
