— Я понимаю, о чем вы говорите, — голос следователя стал мягче. — Но вы не там ищите, Брунэ. Вам нужны старики, древние старики, познавшие радость старых фолиантов и нашедшие свое счастье в тишине обсерваторий. Ученые, которые будут боготворить вас за время, которое вы им вернете… пусть даже и краденое. А молодость… Молодость хочет танцевать. И не вам ее в этом винить.
— Ах, Фигаро, Фигаро… Ты такой милый идеалист, что временами это граничит с идиотизмом. — Колдун пригубил вина и улыбнулся уголками губ. — Думаешь, я не проводил подобных экспериментов? Нет, дорогой мой, Фауст, которому вернули молодость, более не хочет к своим книгам, он хочет увиваться за юбками! Бросается в бездну порока, о котором так скучал, а потом требует еще и еще!
— И пусть бросается, — тихо сказал следователь. — Нам ли судить?
— Кто-то же должен. — Взгляд Брунэ стал суровым; колдун сжал кулак, и осколки бокала брызнули во все стороны, тут же превращаясь в невидимую пыль. — Слишком уж много причин ничего не делать можно найти при желании, слишком много! Будешь искать, а? Но я хочу задать тебе совсем другой вопрос. Вот ты, колдун, стоишь сейчас передо мной, так ответь: неужели тебе ничуть не интересно?
Не дожидаясь ответа Первый ректор сотворил из воздуха еще один бокал вина и, посмеиваясь, отвернулся к камину. Сейчас — в который раз уже! — он повернулся к следователю спиной, но это, похоже, его совсем не волновало. Он был стар, стар и бессмертен и само это бессмертие опиралось на столь фундаментальные законы бытия, что было в основе своей нерушимым словно закон тяготения или постоянная «Пи».
Брунэ плевал на опасность. Страха смерти для него не существовало.
А Фигаро думал. Думал о том, как хорошо, все-таки, быть молодым и прекрасно, наверное, будет остаться молодым навсегда. Вечная весна, золотые дали впереди, другие страны, вино, девушки… Шэн. Старый дьявол был тысячу раз прав: следователю было интересно.
От скольких соблазнов в своей жизни он отказался лишь потому, что они были опасны? Древние гроты, тайные заклятья, колдовство которого избегают, поскольку оно легко может превратить колдуна рискнувшего с ним связаться в пыль, прочие опасности коими кишит этот мир? А от чего — будем откровенны! — он вынужден отказываться сегодня, день за днем, просто потому что начинать уже поздно? Каково это: когда у тебя есть время на все, что ты хочешь? Наверное, это как обладать бесконечным кошелем, в котором никогда не заканчиваются золотые…
«Но это ворованное золото. И ты это прекрасно понимаешь»
Тем временем колдун допил вино, и простер руку над пустым бокалом.
Тысячи маленьких невидимых игл вонзились следователю в ладони — уже знакомое ощущение, но гораздо, гораздо сильнее, чем раньше. А затем он увидел, как в бокал с пальцев Брунэ течет… нечто.
Странная субстанция напоминала жидкий светящийся жемчуг: то ли пар, то ли газ тяжелее воздуха — он медленно оседал на хрустальных стенках, крупными каплями стекая на дно. Свет казался ярким; он даже немного слепил глаза, но при этом ничего не освещал — на пальцах колдуна не появилось даже малейшего блика.
Мороз продрал Фигаро по спине.
— Это…
— Да, мой любезный друг, да. Перед тобой Время. Разумеется, не часть того Великого Потока, что окружает нас, не Время как часть континуума, но Время в узко-специальном смысле. В этом бокале — сто лет жизни. Возьми, Фигаро. Они твои.
Следователь застыл, остекленевшим взглядом уставившись на бокал в руке колдуна. Он хотел что-то сказать, что-то правильное, что-то соответствующее моменту, что-то достойное, но все слова вдруг куда-то улетучились.
Свет в руках Брунэ манил Фигаро. И сила этой тяги была такова, что вызывала физическую боль.
Следователь ничего не мог сказать о природе этого странного «нечто» (да и вряд ли в мире нашелся бы хоть один колдун, который смог бы), но тело Фигаро все понимало и тянулось к этому свету. Какие-то древние, глубинные инстинкты встрепенулись в самом центре естества и теперь кричали: «возьми! Возьми это!! Немедленно!! Это — жизнь!»
Он честно пробовал сопротивляться. Но — и теперь он запоздало это понимал — из этой ловушки не было выхода. Противиться этому зову было невозможно, как невозможно было контролировать рефлекторное вздрагивание ноги, когда доктор бьет тебя молоточком по колену. Глас рассудка, глас совести — все это никуда не делось, но теперь они просто растворились в яростном жемчужном сиянии, как свет спички теряется в пламени солнечной короны.
«Я погиб», понял следователь.
На негнущихся ногах он сделал шаг, другой… Протянул руку, разжимая одеревеневшие пальцы…
…И вот тогда в его голове зазвучал Голос.
Этот голос не был чем-то инородным, чем-то чужим; он всегда был там, на дне сознания Фигаро, время от времени вставляя односложные реплики, и следователь настолько сроднился с ним, что давно считал его просто одним из сонма «внутренних голосов» что звучат в любой отдельно взятой голове. Но сейчас, когда весь хор больших и малых «я» следователя заткнулся парализованный безусловным приказом исходящим от света в руке Брунэ, этот голос лишь лениво приоткрыл один глаз и произнес:
«Скажи честно: на самом деле ты просто хочешь эту штуку. Так сильно хочешь, что тебе лень искать причину ее не взять. Более того: ты боишься такую причину найти. Что ж, достойно. Одобряю-с»
«Что?! — слабо возмутился Фигаро каким-то краем незамутненного сознания, — что это еще за враки?! Я бы с удовольствием опустил руку, оттолкнул бы Брунэ, но…»
«Так попробуй. Это не тяжело»
«Тебе легко говорить!»
«Да, — неожиданно согласился голос, — легко. Делай что хочешь, мне, в общем-то, до лампочки. Я просто информирую тебя, что путь назад возможен. Пока. А вот когда ты выхлебаешь эту штуку, то его уже не будет»
«Что за чушь?! И что за голоса звучат у меня в голове?! Я что, таки сошел с ума?»
«Нет, — в голосе чувствовались бесконечное терпение и скука, — ты в здравом рассудке. Ну, насколько это вообще возможно. Я — Договор Квадриптиха. Если тебе интересны детали, то это к Артуру… Короче: тебе нужна помощь? Думай быстрее; мне, знаешь ли, довольно лениво обретать сознание ради всякой ерунды»
…
«Фигаро?»
…
«Да. Помоги мне»
…И тогда ледяной поток воспоминаний ударил следователя прямо в центр мозга.
Конрад у костра — в руке стакан с вином, в глазах отражается огонь и искры угольев. Опять Конрад — бледный и словно высохший, утыканный трубками и оплетенный проводами непонятных приборов — таким следователь видел его в последний раз в доме комиссара Пфуя. Золотой шар на постаменте в маленькой темной комнате. И, почему-то, сполохи фейерверков в низком темном небе — огонь меж облаков.
Сами по себе эти воспоминания-картинки никак не были связаны между собой, но они заключали в себе страшный заряд душевной боли. И эта боль сверкающим скальпелем вспорола пелену застилавшую разум следователя.
«Святый Эфир, что я делаю?! Я что, действительно собрался…»
Фигаро буквально отскочил от Брунэ, будто отброшенный невидимой пружиной. Его руки тряслись, глаза заливал ледяной пот.
На лице старого колдуна медленно проступило изумление.
— Однако, — покачал головой Первый ректор, — однако… Вот это воля… Я определенно не ошибся в своем выборе. Фигаро, я почту за честь видеть тебя своей правой рукой. Похоже, я тебя недооценил… Ладно, а теперь…
— Нет.
— Что? — на щеке Брунэ непроизвольно дернулась мышца.
— Нет, — на этот голос следователя прозвучал уже гораздо спокойнее. В голове Фигаро яростно пульсировала кровь, во рту словно эскадрон ночевал, но в целом он чувствовал себя нормально — после эфирных контузий бывало и хуже. — Нет, — повторил он, — я не возьму ваш… подарок. Оставьте себе… Это так глупо, черт побери… Так глупо… Какая, нахрен, «моральная дилемма»? Вы — вор. Обыкновенный вор, который пытается дать мне взятку предложив часть награбленного. И всего-то… Ученый он… Прогрессист… Брунэ, что вы сделали за прошедшие сотни лет? Ну, кроме как собирали в копилку, мотались по миру и нажухивали студентов? Сделали хоть одно открытие? Написали хоть одну новую книгу?.. Небо, да мы до сих пор учимся по вашим учебникам! Вы же, по факту, хозяин Академии — так являлись бы сюда не под личиной студента, а как преподаватель. Но нет, как же… Благодетель человечества — тьфуй… Вы как в той старой истории про дракона: «…змей-то наш радетель и добряк душою, жрет не более одной девицы за год…». Вы вечный студент. И это так символично, Брунэ. Так точно…
