Знаете, что он попал в переплет?
Цвет не уходит с лица священника, он исчезает в одно мгновение. Почему-то теперь он выглядит еще старше. Он попятился, слегка пошатываясь. Какая-то часть меня хочет поддержать его, но знаю, что Диана никогда меня не простит. Нужно вспомнить, что делал этот старик, какие поступки он пытался скрыть, присоединившись к церкви, думая, что это освобождает его от ответственности.
— Что он натворил? — спрашивает отец Клэнси, ровным голосом.
— То же, что и все ребята в наши дни. Похитил женщину, пытался вызвать дьявола, убил целую кучу людей и поработил их души. Ну и все в таком духе.
Священник перекрестился.
— Он в полиции?
Я колеблюсь, смотрю на Диану. Ее челюсть напряжена, а руки сжаты в кулаки.
— Он мертв.
Его ноги подкашиваются, и он валится на лестницу, прижимая руку к груди.
— Боже милостивый, он заплатил за мои грехи. Почему не я? Почему не я? У моего мальчика не было ни единого шанса.
— Хватит, — рычит Диана. Она вскидывает руки, и силой воли толкает отца Клэнси вверх по лестнице. Он кричит, глаза дикие, когда невидимая сила посылает его в алтарь и пригвождает там.
— Диана, — предупреждаю я, идя рядом с ней, пока она прижимает старика, — должен быть другой способ.
Она хмурится. Отец Клэнси немного опускается. Малышка все еще держит его, но она не собирается разрывать его на части или раздавливать, как банку из-под газировки под каблуком. Я приседаю перед Марвином-старшим и встречаюсь с ним взглядом.
С его губ слетает имя.
— Диана?
— Ты винишь себя за зло своего сына? — спрашиваю я. У него такой же черный взгляд, как у Марва. Только вместо злобы он полон сожаления.
— Кто ты? — спрашивает Клэнси, разинув рот. — Как ты это делаешь?
— Я уверен, что твой сын сказал, что он может видеть некоторые вещи.
— Безумие. Мой мальчик был болен. И только.
— Как он умер? В детстве, я имею в виду. Это началось тогда?
Отец Клэнси не отвечает. Рядом со мной Диана сжимает кулак. Священник задыхается, глаза выпучены. Я поднимаю палец, и малышка останавливается. Она как Дарт, мать его, Вейдер. Полагаю, это делает меня Императором?
— Это началось задолго до того, — кричит он. — Даже Бог совершает ошибки. Я уже обращался к нему за отпущением грехов. Я молился за душу моего мальчика, но он был порочен. Мерзок. Мое зло заразило его. Я не должен был приносить жизнь в этот мир. Но когда он убил свою мать, — хрипит он, его слова вырываются с трудом, — я столкнул его с лестницы. Я до сих пор помню этот звук, хруст костей. Я думал, что у него сломана шея. Я… думал, что сделал это. Убил его. Спас нас всех. Но когда он вернулся к жизни, бредя о призраках и существах, понял, что дьявол завладел им. Вера осталась единственным способом борьбы, поэтому я надел мантию. Я посвятил свою жизнь Ему. Во имя искупления грехов.
Я оглядываю безмолвную церковь, затем поднимаю взгляд на расписное стекло над головой. Это место святых и ангелов, но единственные люди здесь — три грешника.
— Он лжет, — рычит Диана. — Он хотел задушить своего сына в день его рождения, и так много раз после. Ему нравилось то, что он делал со мной и другими. Он думает об этом, когда притворяется, что молится.
Горячий гнев наполняет мою грудь. Я подавляю его. Не хочу провоцировать малышку. Она жаждет крови.
— Что вы, священники, любите говорить? «Исповедь — путь к прощению»? Ты когда-нибудь сам пробовал?
— Уже поздно, — заикается отец Клэнси, слезы текут по его исхудавшему лицу.
— Дело, над которым я работаю. О девушке, которая жила на углу Редвуд и Мэн…
Священник затихает, молчит. Слезы медленно скатываются по лицу. Клэнси облизывает губы, смотрит настороженно.
— Диана…
— Да.
— Как? Они все…
Священник замолчал, и тень пересекла его лицо. Он так сильно напоминает мне своего сына. Доброе выражение черных глаз исчезло, и появился след прежнего хищника.
Этот мешок с дерьмом не изменился, не обратился к Богу. Он спрятался там, где, как он думал, никто не будет искать. И ему это почти сошло с рук.
— Помнишь, что тебе говорил твой сын? — говорю я, поднимая палец. — Это все правда.
Я указываю на Клэнси, и Диана силой своей воли прижимает его к алтарю. Он кричит сквозь стиснутые зубы, тонкая плоть на его лице рябит, словно он едет на переднем сиденье американских горок. Я трогаю Диану за плечо. Она рычит, но сдается.
— Это все шоу, — шипит Диана. — Я чувствую его, Ник. Это зло… Он чудовище. Хуже, чем его сын. Не дьявол сделал его таким, а его отец!
Я знаю, что лучше не сомневаться в интуиции Дианы, поэтому решаю надавить сильнее.
— Девушка, которую ты убил, Диана Чарльз. Ту, которую ты похитил, держал в своей комнате, пытал, вырывал ей глаза, чтобы она не смотрела на тебя. Та, чья семья погибла вместе с остальными душами, живущими в районе Редвуд и Мэн, потому что ее мать знала, что ты забрал ее. Она со мной, прямо сейчас. Ты ведь часто вспоминаешь о ней? Не думай, что я не видел этого взгляда в твоих глазах, когда ты произнес ее имя. Ты прекрасно ее помнишь.
— Я помню их всех! — кричит Клэнси, выпучив глаза. Он смеется, истерически завывая. — Дьявол, он заставил меня сделать это. Шептал мне все время, говорил, что делать. Я пытался измениться! Я пытался! Клянусь.
Я бью его по носу. Сильно. Хватаю его за рясу и поднимаю на ноги.
— Признавайся, больной сукин сын.
Он хихикает, красные брызги стекают по его подбородку.
— Женщины. Всегда женщины, но больше всего я любил девочек. Как они кричали, как тряслись, когда я стоял над ними. Особенно нег…
Я снова бью его, разбивая костяшки пальцев о его зубы, нависая над ним, как он делал с теми детьми. Его рот открывается. Он снова смеется.
