Хассел побрел сквозь туманы в свой кабинет и сел, чтобы все обдумать. Пока он думает, я предупрежу вас, что это не обычная история о путешествиях во времени. Если вы полагаете, что Генри вот-вот признает в человеке, обнимающем его жену, себя самого, то вы заблуждаетесь. Этот негодяй — не Генри Хассел, не его сын или родственник и даже не Людвиг Больцман (1844–1906). Хассел не зациклился во времени, постоянно прибывая туда, где началась эта история, — ко всеобщему неудовлетворению и разочарованию — по той простой причине, что время не является круговым или линейным, а также тандемным, дискообразным, сизигоидальным, рассредоточенным и зевотозияющим. Как обнаружил Хассел, время — это личное дело каждого.
— Может, я где-то ошибся, — пробормотал Хассел, — надо бы выяснить.
Он вступил в сражение с телефоном, который, похоже, весил чуть ли не сотню тонн, и наконец дозвонился до Лаборатории.
— Алло! Это Генри.
— Кто?
— Генри Хассел.
— Еще раз, пожалуйста.
— Генри Хассел!
— А! Добрый день, Генри.
— Что у тебя есть на Джорджа Вашингтона?
Послышался легкий клекот: компьютер сканировал каталоги.
— Джордж Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов, родился в…
— Первый президент? Разве его не убили в 1775 году?
— Бог с вами, Генри. Нелепый вопрос. Всем известно, что Джордж Ваш…
— И никто не знает, что он был убит?
— Да кем?
— Мной.
— Когда?
— В 1775-м.
— Как это вы умудрились?
— У меня есть пистолет.
— Нет, я имею в виду, как вам удалось сделать это двести лет назад?
— Я воспользовался машиной времени.
— На этот счет у меня никаких записей, — сказал компьютер. — В моих файлах он здоровехонек. Наверное, вы промахнулись.
— Ничего подобного. А как с Христофором Колумбом? Есть запись о его смерти в 1489-м?
— Но он открыл Новый Свет в 1492-м.
— А вот и нет. Его убили в 1489-м.
— Как?
— Всадили в брюхо пулю сорок пятого калибра.
— Опять вы, Генри?
— Да.
— Никаких записей, — повторил компьютер. — Вы, видно, паршивый стрелок.
— Я не потеряю терпение, — дрожащим голосом сказал Генри.
— Почему, Генри?
— Потому что уже потерял! — заорал он. — Ладно! Как насчет Марии Кюри? Изобрела она ядерную бомбу, которой в начале века взорвали Париж, или нет?
— Нет. Энрико Ферми…
— Да изобрела же!
— Нет.
— Я сам ее научил. Я — Генри Хассел.
— Все говорят, что вы прекрасный теоретик, но плохой педагог, Генри. Вы…
— Иди к черту, приятель. Этому должно быть другое объяснение.
— Какое?
— Забыл. Что-то в голове промелькнуло, но теперь это не важно. А что бы ты предложил?
— У вас правда есть машина времени?
— Конечно, есть.
— Тогда вернитесь назад и проверьте.
Хассел вернулся в 1775 год, посетил Маунт-Вернон и оторвал полковника от окучивания саженцев.
— Простите, полковник, — начал он.
Рослый мужчина с удивлением посмотрел на него.
— Ты говоришь странно, чужеземец, — вымолвил он. — Откуда ты?
— Из одного провинциального колледжа — вы и названия-то его не знаете.
— И выглядишь ты странно. Малость расплывчато, так сказать.
— Послушайте, полковник, что вам известно о Христофоре Колумбе?
— Немного, — ответил полковник Вашингтон. — Он помер лет двести-триста назад.
— Когда именно?
— Насколько я помню, в тысяча пятьсот каком-то.
— Неправильно. Он умер в 1489-м.
— Ты что-то путаешь, дружище. В 1492-м он открыл Америку.
— Америку открыл Кабот. Себастьян Кабот.
— Чепуха. Кабот приплыл чуток попозже.
— У меня неопровержимое доказательство! — начал было Хассел, но умолк, поскольку в этот миг к ним приблизился коренастый и довольно тучный человек с лицом, нелепо искаженным гневом. На нем были мешковатые серые слаксы и твидовый пиджак, на два размера меньше, чем надо. В руке он сжимал револьвер сорок пятого калибра. Лишь спустя несколько секунд Генри Хассел понял, что видит себя самого, причем это зрелище отнюдь нельзя назвать приятным.
— Боже мой! — промямлил Хассел. — Это же я — явился убивать Вашингтона в тот первый раз. Перенесись я сюда теперь часом позже, и Вашингтон был бы уже мертв. Эй! — крикнул он. — Постой-ка! Обожди минутку. Сначала мне надо кое-что выяснить.
Хассел не обратил на себя внимания; похоже, он вовсе не замечал себя самого. Он направился прямо к полковнику Вашингтону и выстрелил ему в брюхо. Полковник Вашингтон упал замертво. Убийца осмотрел тело, а затем, игнорируя попытки Хассела остановить его и вовлечь в диспут, развернулся и зашагал прочь, злобно бормоча что-то себе под нос.
— Почему он меня не слышал? — удивился Хассел. — И не видел? И почему я не помню, что останавливал сам себя, когда стрелял в полковника первый раз? Что происходит, черт побери?
Чрезвычайно взволнованный, Генри Хассел переправился в Чикаго начала сороковых годов и заглянул в Чикагский университет, на площадку для игры в сквош. Там, среди скользких графитовых брикетов, в графитовой пыли, он отыскал итальянского физика по имени Ферми.
— Повторяете опыты Марии Кюри, не так ли, dottore? — сказал Хассел.
Ферми огляделся вокруг, точно услышав какой-то слабый звук.
— Повторяете опыты Марии Кюри, dottore? — проорал Хассел.
Ферми как-то странно посмотрел на него.
— Откуда вы, amico?
— Оттуда же, откуда и все.
— Из Госдепартамента?
— Да нет, из университета. Скажите, dottore, это правда, что Мария Кюри открыла деление атомного ядра в тысяча девятьсот каком-то?
— Нет! Нет! Нет! — завопил Ферми. — Мы первые, и мы еще не закончили. Полиция! Полиция! Шпион!
— На этот раз я хотя бы попаду в газеты, — проворчал Хассел.
Он вынул свой верный пистолет, вогнал в грудь профессора Ферми всю обойму и стал ждать ареста и заточения в тюрьме, сопряженного с громким процессом. К его изумлению, профессор Ферми даже не упал. Он всего лишь внимательно осмотрел свою грудную клетку и сообщил сбежавшимся на его крик людям:
— Ничего страшного. Я ощутил в груди внезапное жжение и подумал, что это может быть невралгия сердечного нерва, но, скорее всего, это просто газы.
Хассел был слишком возбужден, чтобы дожидаться, пока сработает автоматический возврат машины времени. Он перенесся в Неведомый университет своими собственными силами. Это должно было бы дать ему ключ, но в спешке он ничего не заметил. Именно тогда я (1913–1975) впервые увидел его — смутную фигуру, с фанатичной целеустремленностью топающую сквозь припаркованные у тротуаров автомобили, запертые двери и кирпичные стены.
