— Вам известно, что он уже попадался полиции?
— Это не означает, что он украл компьютер Софи Бут.
— Будем надеяться, что украл, или эта линия расследования оборвется.
— Если мы даже найдем старый компьютер Софи Бут, вы уверены, что там еще есть что-то полезное для нас?
Я рассказал Сандре Сэндс то, что знал о свойствах памяти. Очень трудно для кого бы то ни было уничтожить информацию с жесткого диска компьютера. Дополнительные хранилища системных файлов, резервные копии документов, файлы подкачки, которые увеличивают оперативную память, выгружая данные во временный буфер на жестком диске… Даже полное форматирование диска не способно уничтожить следы документов. Информация не исчезнет, став эфиром, когда нажимаешь клавишу «Delete» или когда перетаскиваешь файл в корзину. Все, чего можно этим добиться, так это удалить данные о расположении файлов на диске и освободить пространство, так что на нем можно записать новые данные. Но стертые файлы можно восстановить, даже если сверху что-то частично записано. На каждый блок данных отводится, как правило, тридцать два килобайта, что достаточно для двадцати страниц обычного печатного текста. Даже если этот объем используется вновь, какие-то данные остаются в том или ином уголке, и сверхчувствительные датчики способны уловить призрачные следы информации из магнитных секторов перезаписанных треков.
— Если вы хотите бесследно уничтожить некий файл и точно знаете, где он расположен, вам нужно перезаписать его сто или более раз, — пояснил я. — А лучше всего нагреть жесткий диск до такой степени, чтобы он раскалился — тогда-то вы уж точно добьетесь нужного результата.
— Или можно извлечь жесткий диск из компьютера, — догадалась Сандра, — и бросить в речку, в надежде, что его никто не найдет.
— Да, можно.
— Наверное, это и случилось с жесткими дисками, вынутыми из компьютера Софи Бут.
Сандра выключила магнитофон, чтобы прослушать мою небольшую лекцию. Я опять запустил его ради «Другой девушки. Другой планеты».
— Вы не против? Это помогает мне думать.
— Мой отец любил оркестры ударных и волынок, сэр. После этого я способна слушать что угодно.
— Я потерял свои компакт-диски и катушки, когда выгорела моя квартира. Это все, что у меня осталось.
— Катушки, сэр?
— Вы наверняка слышали о них, детектив Сэндс, хотя, возможно, ни одной не видели.
Автомобиль перед нами продвинулся вперед на добрых три фута. Когда я не потрудился подкатить «мини», водитель машины сзади нетерпеливо забибикал. «Другая девушка» сменились песней «Почему ты не убил себя?».
— Вы хорошо разговаривали с Люси Мэтьюз, — заметил я.
— Приятно слышать это от вас, сэр, ведь раньше вы были переговорщиком.
— Я вам вовсе не льщу, Сандра. Можете расслабиться. Я действительно так думаю. Вы понимали и когда меня надо поддержать, и когда сменить курс. Такого рода восприимчивости трудно обучить.
— Надеюсь, это не означает, что мы станем ближе друг к другу или что-то еще, сэр.
— Я все-таки хочу побеседовать с Тимоти Ковени. Вы могли бы помочь мне подготовиться к этой беседе.
— Я росла в большой семье, сэр. И родилась предпоследней. В таких условиях быстро учишься просить то, что тебе нужно.
14
Пробило только шесть, когда, высадив Сандру Сэндс у станции метро «Далстон», я прибыл в Т12. Лаборатория на верхнем этаже опустела, но Энди Хиггинс ждал меня в своем кабинете — ноги на столе, клавиатура на коленях. Он посасывал незажженную трубку и быстро что-то печатал. Не отрываясь, он сообщил:
— Я поработал с жестким диском мистера Уайтхеда. Его отформатировали, но я почти все восстановил. Я искал файлы с изображениями, как ты просил.
— Повезло?
Энди извлек трубку изо рта и серьезно произнес:
— Нашел кое-что гнусное, Джон. Мерзейшее из всего, что когда-нибудь видел.
— Догадываюсь.
Энди метнул мне коробку с диском.
— Я скопировал все сюда. Это что, на самом деле нужно для работы?
— Я составлю для тебя письменный отчет. Кстати, что слышно о ноутбуке журналиста? О том, который изъяли при обыске в Уолтемстоу?
— Понятия не имею. Наверное, ждет своей очереди.
— Пора бы уже, — ответил я. В конце концов, я же сам передвинул ярлык на доске. — Дай мне знать, если появится какая-то информация.
— Предлагаешь тоже прислать тебе письменный отчет?
Я подписал бланки, забрал диск и отправился вниз к своему компьютеру. Сорок пять файлов с изображениями. Уайтхед был в деле почти с самого начала и оставался в нем до конца.
Софи Бут умирала долго. Щелк.
Она уже обнажена, привязана к пластмассовому креслу, на лице отчаяние и страх, смотрит на что-то справа от себя. Щелк.
Убийца в кадре. Склонился над девушкой, полностью заслонил ее. Стоит спиной к камере, но, похоже, он довольно крупный мужчина. Одет в темный спортивный костюм. Длинные светлые волосы низвергаются водопадом: может, и свои, но вероятнее всего парик. Даже дебилы, угрожающие правлениям жилищных кооперативов бутафорскими ружьями, нынче знают, что недостаточно натянуть на голову капюшон куртки, и выходят на дело с таким количеством накладных деталей на физиономии, что Лоуренсу Оливье и не снилось.
Щелк.
Он замахнулся, чтобы полоснуть ее ножом.
Щелк, щелк, щелк.
Опять склонился над ней. Кровь на белой коже. Ее лицо милосердно затенено.
Щелк, щелк, щелк.
Иглы, электропровод от лампы и, наконец, милосердный нож.
Щелк, щелк, щелк.
Она умерла между 18.55.32 и 18.56.33. Сам смертельный удар, прекративший ее страдания, не зафиксирован, но позднее убийца позировал перед камерой, откинув голову девушки и приставив длинный кривой нож ей под подбородок с левой стороны. Лицо убийцы скрыто карикатурной маской Маргарет Тэтчер, взирающей в камеру.
Щелк.
Картина, которую я уже видел: ее нагое тело, голова опущена, кровь светится черным на белой коже.
Щелк.
Убийца держит ее голову за волосы, точно трофей.
У меня заныла челюсть. Оказывается, я стискивал зубы. Самым скверным было не само убийство, а свидетельство того, что убийца делал свое дело с любовью. Я ощутил холодный и чистый гнев на него, на людей вроде Уайтхеда, которые смотрели, как умирает Софи Бут, но ничего не сделали, а почувствовали вину только тогда, когда сообразили, что их могут поймать. Я тоже был виновен. Я никому не обмолвился о фотографии, которую мне прислали. Лишь теперь я испытал облегчение, зная, что скрывать уже нечего.
