— И во время всего этого, — продолжала она после паузы, — доктор Фастольф был моим другом. Он один на Авроре знал все, что произошло на Солярии. То есть так мне кажется. Вы же знаете, что достоянием гласности случившееся стало не целиком, и уж во всяком случае настоящая наша история осталась за пределами этой ужасной гиперволновой программы, о которой я слышала. Смотреть ее я отказалась. Доктор Фастольф ограждал меня от отсутствия понимания у аврорианцев, от презрения, которое они питают ко всем солярианам. Он ограждал меня и от отчаяния, которое мной овладело. Нет, мы не были любовниками. Я бы предложила себя, но к тому времени, когда у меня мелькнула эта мысль, я уже не верила, что чувство, которое вызвали у меня вы, Элайдж, когда-нибудь повторится. Я решила, что, возможно, память сыграла со мной шутку, и сдалась. Я не предложила себя. И он не предложил. Не знаю почему. Возможно, он понял, что мое отчаяние было порождением моей неудачи найти в сексе что-то мне нужное, и не хотел усугубить его еще одной неудачей. Типичная его доброта — поберечь меня таким образом. Вот мы и не стали любовниками. Он просто был моим другом, когда я нуждалась в друге особенно сильно. Ну вот, Элайдж, полный ответ на заданные вами вопросы. Вы хотели узнать о моих отношениях с доктором Фастольфом, сказали, что вам необходима информация. Вот она. Вы удовлетворены?
Бейли попытался скрыть свою тоску.
— Мне очень жаль, Глэдия, что жизнь была так к вам жестока. Вы дали мне всю необходимую информацию. И дали много больше информации, чем, наверное, вам кажется.
— Каким образом? — Глэдия нахмурилась.
Бейли не ответил на ее вопрос, а сказал:
— Глэдия, я рад, что воспоминание обо мне так много для вас значило. На Солярии мне ни на секунду не приходило в голову, что я произвожу на вас такое впечатление, а если бы и пришло, я бы не… ну, вы понимаете.
— Да, Элайдж, — сказала она мягче. — И попытайся вы, ничего не было бы. Я бы не могла.
— Я знаю. И не считаю приглашением то, что вы мне сейчас сказали. Одно прикосновение, один миг сексуального прозрения — вот и все. Вполне вероятно, что он неповторим, и не следует его портить, глупо пытаясь воскресить пережитое один раз. Вот почему я сейчас… не предлагаю себя. Не надо истолковывать это как еще одну вашу неудачу. А кроме того…
— Что?
— Вы, как я упомянул, сказали мне, пожалуй, много больше, чем собирались. Вы мне сказали, что история не кончается вашим отчаянием.
— Почему вы так решили?
— Рассказывая мне о чувстве, которое вызвало у вас прикосновение к моей щеке, вы сказали примерно так: «Много позже, узнав его, я поняла, что почти испытала оргазм». А затем вы сообщили, что секс с аврорианцами неизменно бывал неудачным, и, полагаю, оргазма вы не испытали. А испытать его, Глэдия, вы были должны, иначе как бы вы узнали ощущение, охватившее вас тогда на Солярии? Вспомнить и распознать, что это было, вы могли, только если все-таки научились любить. Иными словами, у вас был любовник, и вы познали любовь. Если доктор Фастольф не ваш любовник и никогда им не был, из этого следует, что кто-то другой — ваш любовник… или был им.
— А если и так? Почему вы считаете, что это вас касается, Элайдж?
— Я не знаю, Глэдия, касается или нет. Скажите мне, кто он, и, если выяснится, что это правда не мое дело, на том оно и кончится.
Глэдия промолчала.
— Если вы мне не скажете, Глэдия, я должен буду сам вам сказать. Я ведь предупредил вас, что в моем положении не могу щадить ваши чувства.
Глэдия только крепче сжала губы — так, что их уголки побелели.
— Кто-то был, Глэдия, а вы необычайно тяжело переживаете потерю Джендера. Вы отослали Дэниела, потому что у вас не было сил смотреть на него — настолько его лицо напоминало вам о Джендере. Если я ошибаюсь, сделав вывод, что Джендер Пэнелл был… — Он помолчал, а потом сказал резко: — Если робот Джендер Пэнелл не был вашим любовником, отрицайте это.
И Глэдия прошептала:
— Джендер Пэнелл, робот, не был моим любовником. — Повысив голос, она договорила твердо: — Он был моим мужем.
Губы Бейли беззвучно шевельнулись, но восклицание все равно как будто прозвучало. Все четыре слога.
— Да, — сказала Глэдия. — Иосафат! Вы потрясены. Почему? Вы не одобряете?
— Не мое дело одобрять или не одобрять, — глухо ответил Бейли.
— То есть вы не одобряете.
— То есть мне нужна только информация. Как на Авроре различают любовников и мужей?
— Если двое людей живут в одном доме какое-то время, они могут упоминать друг друга как «жену» или «мужа», а не как «любовницу» или «любовника».
— Но какое время?
— В разных регионах оно разное в зависимости от местных обычаев. Здесь, в городе Эос, оно равно трем месяцам.
— И в течение этого времени не полагается иметь половых отношений с другими?
Глэдия удивленно подняла брови:
— С какой стати?
— Я просто спросил.
— Избирательность на Авроре противопоказана. Муж, любовник — разницы нет никакой. Сексом занимаются по желанию.
— А у вас бывало такое желание, пока вы держались Джендера?
— Вообще-то нет, но так хотела я сама.
— Но другие предлагали себя?
— Иногда.
— И вы отказывали?
— Я всегда вправе отказать, это один из аспектов неизбирательности.
— Но вы отказывали?
— Да.
— А те, кому вы отказывали, знали причину?
— Не понимаю.
— Они знали, что у вас есть муж-робот?
— У меня был муж! Не называйте его «муж-робот». Такого выражения не существует.
— Они знали?
— Не имею представления, — ответила она после паузы.
— Вы им не говорили?
— Зачем?
— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы им говорили?
— Нет.
— Но как вы могли этого избежать? Вам не кажется, что объяснить причину своего отказа было бы естественнее?
— Никаких объяснений не требовалось. Отказ — это отказ, и его всегда принимают спокойно. Я вас не понимаю.
Бейли промолчал, собираясь с мыслями. Они с Глэдией не блуждали, а двигались параллельно. Он продолжал:
— А на Солярии иметь мужа-робота было бы нормально?
— На Солярии о таком и помыслить нельзя. Подобная мысль была бы для меня невозможна. На Солярии все было немыслимым… И на Земле тоже, Элайдж. Ваша жена могла бы взять в мужья робота?
— Это не относится к делу, Глэдия.
— Пожалуй. Но выражения вашего лица более чем достаточно. Пусть мы не уроженцы Авроры — вы и я, но мы находимся на Авроре. Я прожила здесь два года и принимаю ее мораль и нравы.
