"Что-о-о?! — остановился на секунду контрразведчик. — К Ольге Завьяловой в трениках и курточке?!"
"Да!!"
"Ни. За. Что".
Пряча мысли за эмоциями, Завянь подумал, что разбалансировка психики коснулась и носителя. Уравновешенный и зрелый генерал носился между спальней и умывальником шустрым зайчиком: мылся, брился, одеколонился. Попутно уверял Завьялова в неимоверном почитании его родимой бабушки:
"Бориска. Познакомиться с Ольгой Александровной Завьяловой — мечта всей моей…, так скажем — зрелости. Я и Любушка не пропускали не одной премьеры твоей бабушки, всегда — с цветами, при параде… Любушка была поклонницей таланта Ольги Завьяловой. Столько слез пролила на "Грозе"! Ты хоть понимаешь, обормот — какая у тебя бабушка?!"
Завянь пытался тихонько затормозить генеральские туалетно-одеколонные пробежки, для вида подпевал:
"Конечно понимаю, Лев Константинович. Леля у меня — о-го-го какая бабушка народная артистка!"
"Машину помыть — заедем? — завязывая перед зеркалом бонусный галстук, интересовался генерал. — Может — цветы купим?"
"С цветами, Константиныч, — перебор".
"Это почему же? К ней не внук, поклонник едет!"
"Лев Константинович, мы не можем заявиться к Леле запросто, — осторожно приступил к охлаждающим процедурам артисткин внук. — Возле ее дома, наверняка, полиция дежурит. Меня ждут. Зоя же — не объявилась. Грачевы описали мое тело, внешность — я до сих пор основной подозреваемый. А так же и "конотопский дядя" в новом костюме, что вчера в "Ладье" нарисовался… непонятно откуда".
"Черт, — расстроено опомнился носитель. Сел на кровать, растянул тугую удавку галстука. — С внутренними разговорами нам надо, Боря, прекращать. Я что-то совсем… ку-ку… Совсем с глузда сбиваюсь…"
"Я тоже, Константиныч, не в полной форме, — сознался Завьялов. — Кеша не зря нас предупреждал. Заиграемся. У них в будущем все четко — альфа-личность, бета-путешественник. А мы все разговариваем да шепчемся на равных…"
Огорошенное, расстроенное генеральское лицо отражалось в зеркале платьевого шкафа, стоящего напротив кровати. Очки перестали требоваться Льву Константиновичу еще этим утром — эффект омолодителя работал на полную катушку.
Борис отдал приказ глазам зажмуриться. Словесно оформил мысль: "Но к Леле, Константиныч, все же надо съездить. Она себе места не находит, я переживаю".
"Смотаемся, Бориска. Поглядим, как там путешественники и Зоя, и поедем. Костюм — снимать?"
"Да фиг с ним, превосходительство. Пошикуй немного. Тебя и по фотке, коли что, срисуют. Мы осторожно подберемся".
Отводя глаза от зеркала, Завянь поднялся с кровати, спустился па первый этаж в гостиную…
В комнате почти стемнело — солнце спряталось за домом. При появлении Бориса, Зоя и Иннокентий прекратили разговаривать. Лица у обоих были заговорщицкие, странные, но благо, не заплаканные.
Завьялову показалось, что говорили здесь о нем. Ни как два грозных внутренних циклопа, а как шушукающаяся девушка с умелым сплетником: щеки Зои пылали, Иннокентий плутовато отводил глаза.
— О чем толкуете? — устало поинтересовался Боря. Недавняя психологическая встряска вымотала его бесконечно!
— Иннокентий рассказал мне, какие замечательные у нас… у меня и у него…, - запуталась Зоя. — В общем, он рассказал мне об Иване и Марье!
— И как? — усаживаясь на край дивана, сгорбившись, спросил Завянь.
— Потрясена, — развела руками в пустоту слепая девушка. — Не ожидала, что смогу родить т а к и х детей…
Завьялов усмехнулся. Подумал о реакции Жюли на эти разговоры. Как ни крути, пока что ее муж единственный носитель тела потенциального отца. Небось, мадам — ревнует. Зубы скалит.
Но уютно свернувшаяся на коленях мужа мадам безмятежно посапывала.
"Ай да Кеша, ай да хлюст, — хмыкнул генерал Потапов. — Умасливает девушку, пока супруга дрыхнет! Планомерно подготавливает к койке, как к необходимости. Про чудных деток начирикал".
"Ловкач, — хмуро констатировал Завьялов. — Но впрочем, мы здесь по другому поводу".
— Зоя, ты спать хочешь?
— Удивительно, но — нет, — улыбнулась раскрасневшаяся девица. — Столько всего нового…, так странно… — Взыгравший материнский инстинкт, умело привлеченный Иннокентием, поправил настроение. Мозг девице вынес.
"Ай да Кеша, — вновь завел Лев Константиныч. — Не только успокоил, но и разбередил нашу красотку!"
— Зоя мне придется ненадолго уехать. Вы тут справитесь?
— Конечно, Борис Михайлович! — верноподданнически подскочило тело Бориса Михайловича, забыв, что на коленях Жюли задремала. — Ой, милая, прости! — оформитель успел подхватить хвостатую супругу за продырявленный обрезок свитера. — Я так неловок…
Мадам оскалилась, зевнула, смешно оттягивая волосатые уши на лысом черепе.
"Порядок, — буркнул генерал. — Жюли проспалась, отдохнула, приглядит за муженьком и Зоей".
* * *
Девятнадцать лет назад Михаил и Маша Завьяловы полетели в другой город на свадьбу бывшей сокурсницы. Сынулю Борю бабушке подкинули.
Бориска радовался, прыгал ненормальным щенком над собранной сумкой! Каникулы, каникулы! свободная, только тебе, а не театру, принадлежавшая Леля!..
Самолет родителей Бориса разбился где-то под Саратовом.
В памяти Завьялова навсегда застряло каменное, помертвелое лицо Лели:
— Боренька, садись, мне надо с тобой поговорить… Крепись, сынок.
Потом — тетрадка в клеточку, от начала до конца исписанная двойным, сплетенным вензелем "М М".
Несколько дней, не разгибая головы, одиннадцатилетний подросток, как заклинание — творил. Писал. То, карябая бумагу до дыр, то каллиграфически выписывая. Как некая смертельно больная японская девочка журавликов оригами, он так же, в слепой вере, уписывал тетрадку вензелями, словно это поможет все вернуть…
Вернуть дымящиеся паром, ароматные оладьи по выходным. Маму, маму, маму!!! Прогулки. Шашлыки. Поездки! Море!!
Сильные папины руки. Гантели — не зевай, Бориска, не отлынивай!
"Секретные" мужские разговоры. О том, что дарим маме на Восьмое марта… А у нас в классе новенькая девочка появилась — такая, папка, зануда! но ножки — ничего…
Мудрая бабушка позволила внуку заполнить, искапанную слезами тетрадь вензелями.
Потом выбрала один из них и заказала выбить на общем надгробном памятнике. Тетрадку возложила под надгробие.
Через несколько дней привела внука в другой класс. В другую школу. "Будь мужиком, Борис. Не позволяй себя жалеть, не плачься. Здесь никто н е з н а е т".
Узнали, конечно. Но гораздо позже, когда Борис уже оправился, не попадая под сочувственные, н а п о м и н а ю щ и е взгляды. Не пережил, но выдержал. Поскольку пережить свою память — невозможно никому.
