Клубок беклемишевского дела оказался не только запутанным. Он весь состоял из обрывков. Сосенская ниточка дотянулась до ямы в лесу. Ромашов и Беркутов разматывали сейчас тонкий, как паутинка, кончик, ведущий предположительно от трупа вора к личности эмиссара. Они скрупулезно просеивали жизнь вора через сито следствия, отбирая нужные факты. Фактов пока было очень немного, и Диомидов опасался, как бы и этот кончик нитки не оборвался. Сам он за это время выдернул из клубка два толстых куска с узлами. Бергсон, Хенгенау, Блинов. Эти узелки были уже частично развязаны. Из мотка выглядывал новый кончик. Показания Блинова были ценны только тем, что указывали на этот самый кончик. Существовали источники, из которых Ридашев-Клепиков получил в свое время информацию о дневниках Беклемишева. Надо было эти источники найти.
Факты свидетельствовали, что эмиссар Хенгенау побывал в музее раньше, чем в Сосенске. Получив задание разыскать беклемишевское наследство, он в первую очередь занялся Блиновым. Что это может означать? Весьма сомнительно, что он мог предвидеть все последствия своей поездки в Сосенск. Трудно, пожалуй, невозможно предположить, что он знал о свойствах предмета, который должен был изъять у Беклемишева. Судя по рассказу Бергсона, сам Хенгенау об этом не был осведомлен. И все-таки этот эмиссар готовит «подсадную утку» именно в том музее, где лежат дневники Беклемишева. Это не простое совпадение. Над дневниками работает подлинный Ридашев. Эмиссар знает это. Мало того, он едет в Сосенск с документами на имя Ридашева. Что это, случайность? Генерал высказал мысль, что эмиссар решил одурачить своих хозяев. Какой в этом смысл? «Этот человек не продается, учтите, Бергсон», – говорил Хенгенау. Как понимать эту фразу?
Вопросов было много. Чтобы ответить на них, нужно было начинать поиск. Но с чего? В какую сторону следовало сейчас направить шаги?
Диомидов задумчиво листал папку с делом об убийстве Беклемишева. Она здорово распухла за эти дни. Но главного в ней еще не было.
Музей? Почему агент Хенгенау вышел на этот музей? Не содержалось ли на этот счет указаний в данном ему задании? Как ему вообще удалось найти Беклемишева? Ведь, зная только одну фамилию, невозможно практически разыскать нужного человека в такой огромной стране, как Советский Союз. А эмиссар относительно быстро сориентировался. Несомненно, указания были. Хенгенау знал, как найти Беклемишева. Следовательно, Беклемишев, кроме расписки на жертвенном камне, оставил в Южной Америке еще какие-то следы своего пребывания. Причем такие, которые не стерлись за пятьдесят лет. Могла, например, сохраниться официальная переписка. Или адреса?
Адреса? Что ж… Это вполне вероятно. Но чьи? Родственников? Знакомых? Или самого Беклемишева? Тоже вполне возможно. Но тогда при чем тут музей? Может, Беклемишев переписывался с этим музеем? Придется поднимать архивы. Ничего не поделаешь…
Вечером в кабинет к Диомидову заглянул Ромашов.
– Ну и накурили вы, Федор Петрович! – сказал он еще от порога. – Не только топор, стул можно подвесить.
– Ладно, – миролюбиво буркнул полковник. – Подвешивайте и садитесь. Рассказывайте.
– Рассказывать нечего, – устало откликнулся Ромашов. – Никто этого Петьки в компании с убийцей не видел. Завтра вот еще с Настей побеседую, и конец. Настю я на закуску оставил. Петькина первая любовь. Словом, никаких надежд.
– Ну, ну, – сказал Диомидов. – Так уж и никаких. Надежды, брат, юношей питают и нам отраду подают. Без надежд жить нельзя. Скучно. Вот так… Так, значит. А вы говорите: «никаких надежд».
Глаза Диомидова смеялись. Ромашов вопросительно смотрел на него. Неужели полковник что-то нашел?
– Нет, – сказал Диомидов в ответ на его молчаливый вопрос. – Ничего пока нет. Кроме вот… Надежд, что ли?
И он многозначительно постучал согнутым пальцем по папке. Потом рассказал Ромашову о своих размышлениях.
– Переписка, это понятно, – заметил Ромашов. – А вот адреса? Где их искать?
– Да тут же, – Диомидов поднял папку и, как бы взвесив ее на руке, вновь опустил на стол. – Пройдемся еще разок и поищем. А начнем мы… – он полистал дело. – Начнем хотя бы с этого товарища.
Ромашов проследил за пальцем полковника. Палец упирался в фамилию – Мухортов.
Следы вели в Сосенск. Аптекарь снова выходил на сцену.
***
В лаборатории полным ходом шел ремонт. В углу лежала куча мешков с алебастром. Рабочие неторопливо устраняли разрушения, причиненные взбесившимся памятроном. Все лишнее было вытащено в коридор, на пульт памятрона накинули брезент. И теперь в пустом обширном помещении голоса звучали гулко и непривычно.
Шум, поднятый сообщением Лагутина о неизвестной субстанции с необыкновенными свойствами, постепенно заглох. Паломничество любопытных, приходивших поглазеть на трещину в стене, прекратилось. Директор издал приказ, в котором особым пунктом оговаривалось строжайшее соблюдение тайны. Приказ, впрочем, являлся превентивной мерой. Все в институте понимали, что произошло событие, которое, несомненно, повлечет за собой цепь новых масштабных открытий, возможно перечеркивающих современные представления о веществе и поле. Памятрон, созданный как инструмент для биологических исследований, внезапно оказался не тем, за что его принимали до сих пор. Это было странно, загадочно и даже страшно. Грубо говоря, это выглядело так, как будто из носика кипящего чайника вместо пара вдруг вырвался лазерный луч.
Биологи обратились за разъяснениями к физикам из ведомства академика Кривоколенова.
– Ваша работа, – сказал Лагутин руководителю проекта памятрона. – И вообще тут, кажется, по вашей части.
– Работа-то наша, – задумчиво почесывая лысину, заметил руководитель. – Идеи ваши. Н-да… Значит, эта музыкальная шкатулочка на квантах показала зубки. Любопытно. А на каком режиме вы ее гоняли?
Лагутин положил перед руководителем проекта лабораторный журнал. Лысая голова склонилась над столом.
– Н-да… Частотная характеристика?.. Гм-м… Плотность потока? Так… Модуляции?.. Вы что? Все время шли по нарастающей кривой? Да? Нет, ничего нет… Кругом сплошная норма. Прибор должен работать как часы. Понимаете?
– Нет, – сказал Лагутин, вкладывая в это слово возможно больше проникновенности. – Он не работал как часы. Эта штука поползла из него, как тесто. И потом, знаете, были еще привидения. Хотя привидения были раньше. А тесто уже после.
– О привидениях не слышал, – сказал руководитель проекта. – Расскажите.
Лагутин рассказал. Потом с минуту подумал и заговорил о том, что услышал от Диомидова: про опыты Хенгенау в сельве, про храм, странную пленку с изображением кошкочеловека, трость Беклемишева и сны Бухвостова. Про рыжую цыганку, притягивающую гвозди, он тоже упомянул.
