— Вот! А теперь удивлю тебя вопросом. Скажи мне, Тихон, чем хороший сапожник хуже поэта или скажем писателя какого?
— Ну…
— А ничем не хуже! А может и лучше — ведь книги не все читают, а обувь каждому нужна! — старик победно сверкнул глазами и тут же замахал руками, останавливая сам себя — Но я о другом.
Представь, что пара обуви — это заготовка поэмы! Он отдает ее заказчику, тот обувается — и начинает ходить своими тропами да дорожками. Там царапину поставит, здесь язычок надорвет, тут шнурок порвет или подошву продырявит. Рано или поздно обувка придет в негодность — и тут ее несут сапожнику.
— К вам?
— Да к любому — отмахнулся Айтан — И вот я берусь за полный ремонт потрепанных ботинок, тем самым даря им новую долгую жизнь. Смекаешь? Ботинки старые — а жизнь у них теперь новая. Еще сотни километров в них пройти можно! Еще послужат!
— Не совсем понимаю, если честно… — я удивленно замер с небольшим мешком чего-то вроде гороха в руках.
— Так ведь все просто! Ты вот жил себе спокойно — и тут бах и твоя старая жизнь закончилась. Очнулся в кресте и снова по новой. Только прижился и тут бах — и ты уже у нас на кухнях. Смекаешь, Тихон? Ботинки старые, а ведь жизнь-то у них новая! И надо просто шагать в них дальше и дальше.
И тут я понял — Айтан пытался меня приободрить, делая это с удивительной поэтичностью и, пожалуй, чрезмерной иносказательностью, и используя практичные приземленные понятия.
Что ж… я благодарно улыбнулся и кивнул:
— Теперь понял. Большое спасибо, Айтан. Надеюсь, приживусь здесь.
— Попал в новое место? Знай себе шагай дальше! — заметил старик и поднялся — Катим назад?
— Катим назад.
— Ты просто иди рядом, Тихон — я сам толкать буду. Нам старикам знаешь ли тоже спорт полезен. Скажи, а ты к нам босиком попал?
— Можно и так сказать. Но тут обувь выдали.
— Тапочки аховые — поморщился старик — Поставлю тебя в очередь на нормальную обувку. Ноги надо держать в удобстве, Тихон.
— Большое спасибо. А велика очередь?
Айтан подмигнул:
— Тебя вперед пододвину.
— Ну нет. Так нельзя.
— Да они давно уже не ходоки. А тебе в ночные смены ох как набегаться придется. Эти тапки тебе быстро ноги натрут.
— И возразить нечего.
— А ты и не возражай. Лучше спрашивай. Знаю ведь, что тебе все тут интересно. Так что задавай вопросы смело — времени у нас полно, а я поговорить ох как люблю. А книги ты читать любишь?
— Люблю.
— Значит темы для разговоров у нас не исчерпаются — удовлетворенно кивнул Айтан — Ну спрашивай давай. О чем знать хочешь?
— Да обо всем — честно признался я и махнул рукой в сторону оставленных позади кухонных помещений — Там ведь не кухни сами по себе удивительны, а телепортация. Чего только та стена с дырками стоит… голова кругом!
— Еще бы! Расскажу и про телепортацию что знаю. Да ты и сам сегодня увидишь что там у них в отделе их крохотном происходит.
— Погодите… в отделе телепортации?
— Ну да. Он ведь тут рядом — хотя какой еще отдел… так — коридор да несколько комнат. Вообще это не наше дело, но повара дежурные только обрадуются, если мы предложим им честный обмен. Они нам вкуснятины да чуток водочки холодной. А мы как продукты навозим, отнесем в тот отдел ночную трапезу, да может уборку там небольшую сделать надо ежедневную, если попросят. Сам понимаешь — тут везде чисто должно быть. А ты заодно осмотришься. Ты швабры не гнушаешься?
— Не гнушаюсь — ответил я, стараясь не показать всех охвативших меня эмоций — И чистоту люблю. Очень люблю…
* * *
Не получилось.
Рано я обрадовался.
Впрочем, будь иначе и получись у сапожника Айтана показать мне святая святых этих чуток мистических и гулких ночью кухонь, я бы, пожалуй, насторожился — слишком уж все легко и просто. Но дело не выгорело и мне прямо полегчало. После того как мы ударно потрудились во благое дело — а я действительно считал, что кормить узников надо обильно, вкусно и без перебоев — Айтан отвел меня в небольшой уголок с парой стальных столов, где мы плотно перекусили. Еда абсолютно обыденная здесь и столь уже удивительная для меня — невероятно вкусное овощное пюре с сосисками и добрым ломтем свежего хлеба. К этому нам еще не старый повар подал по стакану легкого бульона, а затем и по чашке сладкого чая. Когда мы все доели и я принялся мыть за нами обоими посуду в большой стальной мойке, Айтан отправился «договариваться». Его ен было довольно долго, а когда он вернулся, по его унылому виду я понял итог переговоров и успокаивающе улыбнулся, заранее давая понять, что все в порядке.
— Даже отругали — вздохнул старик, прислоняясь плечом к стене и скрещивая руки на груди — Не положено мол и все такое. Как же! Не положено! Да мы все там побывали — и в радиорубке, и в тех технических помещениях. Чего там такого-то?
— Ну… раз не положено…
— Да ерунда все это! Просто фурриары празднуют сегодня, пьют много. А они как водочкой фибры души напитают — так сюда возвращаются, вниз спускаются и начинают ходить по цехам и коридорам.
— С досмотром?
— Да нет. Чего нас досматривать? — Айтан даже удивился — Ночные работают, дневные отсыпаются, сидельцы все накормлены чин чином.
— А чего тогда?
— Да просто так. Но настроение у них переменчивое. Могут мимо пройти, могут осерчать незнамо на что и выговор сделать. Вот поэтому и не пустили нас сегодня. Боятся нагоняя.
— Ну и правильно — хмыкнул я, продолжая мыть уже чужую грязную посуду.
— Да брось ты чужие тарелки намывать, Тихон! Нам сейчас отдыхать положено — а через часик начнем мусор вывозить. Его как раз накопится побольше.
— Да я и отдыхаю — возразил я — Это ж не работа…
Удивленно пробурчавший что-то старик вдруг заулыбался и хлопнул меня по плечу:
— Понял я, однако. Ты просто в камере своей одиночной заскучал совсем. Там ведь занятий и нет никаких.
— Вообще никаких — признался я, направляя струю горячей воды на покрытую пеной тарелку — Не успел проснуться — а все дела уже сделаны. Только и остается что рычаги дергать.
— Рычаги дергать — повторил Айтан и, пододвинувшись поближе, тихо спросил — А ты все до единого рычаги дергал? Ну первые два понятно… я спрашиваю про тот, что… ох… — отступив, он замахал руками — Прости, Тихон. Знаю, что о таком спрашивать не принято. Не удержался просто. Все мы тот рычаг дергали — сначала так просто по незнанию. Никто ведь не объяснял, что к чему. Так что ты не серчай.
Не став ничего говорить, я со спокойной улыбкой пожал плечами и продолжил мыть посуду. А ведь старика прямо сжигает любопытство. Он заранее извинился, но наверняка ожидает, что я все же поведаю ему правду о орудийном рычаге. Вот только я буду молчать — так как не знаю слишком многого.
— Схожу за чем — вздохнул Айтан — Тебе покрепче?
— Спасибо — кивнул я и он ушаркал, оставив меня витать в мыслях и поднимающемся от мойки горячем паре.
Смиренные или не смиренные.
Истинные солдаты и отказники — это самое верное сравнение.
Да, в первые дни и недели оказавшийся в кресте узник дергает вообще за все поддающиеся рычаги. И его нельзя за это осуждать — это скорее неосознанное действие желающей выбраться на волю крысы. Вдруг рычаг откроет проход в стене? До тех пор, пока не случатся первые чалки, пока не откроется кокпит, ты и не поймешь, что происходит во время нажатия на рычаг. А вот потом, все осознав, прожив сколько-то времени в вечном круговом полете, ты уже делаешь осознанный выстрел — или не делаешь.
А здесь на кухне какие люди ценятся больше? Те, кто стреляет? Или те, кто идет в отказ?
И на чистую логику здесь полагаться нельзя — ведь логика кричит, что раз это режимное предприятие, обеспечивающее питанием «работников», то работники должны трудиться, а не филонить. Если вернуться мыслями в прошлое, в ту столовую моего детства, где каждый день кормили мрачных пропыленных водил, бульдозеристов и прочих, то было бы странно даже подумать, что кто-то из этих работяг сегодня не сел за руль и не начал выполнять дневную норму. А если такие и появлялись — то их просто увольняли. А здесь сидельцев не трогают — хочешь дергай орудийный рычаг и получай в награду обильное вкусное питание и прочие мелкие житейские бонусы вроде вина и сигарет. Хотя я до сигарет не дожил в кресте, но, думаю, пробудь я там пару лет и начали бы выдавать побольше всякого. Ну а не хочешь стрелять — не стреляй. Но сиди на скудном пайке отказника.
