… — Боярин Левской, граф фон Шлиппенбах, доктор Грубер! — торжественно начал король. — Сейчас, когда ваши деяния принесли свои благотворные плоды, пришла пора достойно вознаградить ваши усилия и проявленные вами храбрость и рассудительность.
Дальше король Фердинанд провозгласил очень многословный рескрипт о награждении каждого из нас Рыцарским крестом Ордена заслуг Баварской короны. Рескрипт отдельно разъяснял, что ввиду отсутствия у награжденных баварского подданства права именоваться рыцарем награждение не дает, но его величество тут же обещал доктору Груберу обратиться к прусскому королю с предложением даровать своему подданному дворянское достоинство ввиду того, что совершенное доктором известным его величеству королю Пруссии образом затрагивает и интересы Королевства Пруссии. Что ж, вполне справедливо, на мой взгляд. Нам с Альбертом статус баварского рыцаря нужен как щуке зонтик, а вот доктору Груберу стать прусским дворянином явно не помешало бы.
— Мне известно, что с городом Пассау у вас связаны не лучшие воспоминания, — продолжал король. — Интересно, а это к чему? — Однако я желаю, чтобы вы изменили к лучшему ваше мнение о городе, где куют превосходные клинки [39]. А потому… — тут король слегка повернул голову, скорее, просто обозначил ее поворот, и тут же рядом с ним появились три офицера, державшие в руках различные образцы белого оружия. — …примите мои подарки!
Подарки раздавались строго по интересам. Мне, как обладателю сабли, пусть и непривычной для Европы, сабля и досталась — добротная легкокавалерийская офицерская сабля. Любитель шпаг Альберт шпагу и получил, только, по-моему, все-таки не армейского образца. Доктору Груберу достался охотничий нож — хороший такой ножик в локоть длиной. Да уж, не помню, чтобы доктор пользовался таким, но во время наших поисков Кати что-то похожее при себе носил. Все подарочное оружие блестело позолотой эфесов, золотой инкрустацией клинков, золотым декором ножен. Ну а что, королевские подарки, как-никак!
Глава 26
Чистка хвостов
Так, вроде не пропустил ничего из того, что надо было упомянуть, и даже не намекнул ни на что из того, чего упоминать не стоит… Составил я тут обстоятельный мемуар о своих приключениях. Зачем? Ну как зачем… Все-таки события, к которым я некоторым образом оказался причастен, уже в недалекой перспективе приведут к серьезным изменениям в европейском политическом раскладе, а поскольку Европа — наша соседка, то любые изменения в ней отразятся и на интересах Царства Русского, причем чем сильнее эти изменения будут, тем сильнее и отразятся. Вот как верный подданный русского царя, я и поспешил доложить о грядущих переменах заранее. Перечитав докладную еще раз и кое-какие места все же подправив, я принялся переписывать ее набело…
В посольской приемной дежурный дьяк пронумеровал листы, затем аккуратно сшил мою писанину толстой ниткой, наклеил бумажку с указанием количества прошитых и пронумерованных листов, присвоил документу входящий нумер, под которым и занес его в книгу учета переписки, уточнил адрес моего проживания в Мюнхене и предложил ждать ответа, заверив, что таковой воспоследует уже вскорости. Воспоследовал — уже назавтра я имел длительную беседу с русским послом, обстоятельно поясняя некоторые моменты своей записки. Посол заверил меня, что сегодня же составит сопроводительный документ и со всею поспешностью отошлет мое творение в Москву. Что ж, этот вопрос я закрыл, оставалось, что называется, подчистить хвосты.
…Доктор Грубер жил в недорогой гостинице довольно неблизко от меня. Моему визиту он несколько удивился, но совершенно явно обрадовался. Я даже некоторые угрызения совести чувствовал из-за того, что придется эту радость ему слегка подпортить. Но есть такое слово — «надо».
— Здравствуйте, доктор! — приветствовал его я. — Рад видеть вас выздоравливающим.
— Здравствуйте, экселленц! — поклонился Грубер. — Ваше внимание большая честь для меня!
Мы устроились за столом, доктор вызвал прислугу и велел подать кофе. Пока нам несли угощение и пока мы его употребляли, поговорили о недавних событиях. Доктор Грубер искренне возмущался неслыханным коварством заговорщиков, но тут же осторожно укорил короля Фердинанда в некотором недопонимании опасности, исходившей от имперской партии, из-за чего оная партия и усилилась до такой степени, что смогла угрожать династии. А когда кофе был допит, а прилагавшиеся к нему сладости съедены, я, отложив в сторону эмоции и воспоминания, перешел к цели своего визита.
— Скажите, доктор, неужели так трудно было рассказать нам с графом, в чем дело? Что мы, заметьте, я говорю о нас всех, а не о вас лично, выиграли от вашего молчания? — строго спросил я Грубера.
— Простите, экселленц, вы о чем? — Грубер попытался изобразить непонимание.
— Об инструкциях, полученных вами перед поездкой в Ландсхут не будем говорить от кого, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал я. Даже плечами пожал для усиления эффекта.
— Но откуда… — доктор Грубер аж закашлялся. — Откуда вы знаете?!
— Ну что вы, доктор, ничего я не знаю, — я посчитал уместным слегка поиздеваться, и лишь когда Грубер вернул себе осмысленный взгляд, продолжил: — Просто догадался. Или логически вычислил. На ваш выбор.
— Прошу простить меня, экселленц, но я не имею полномочий обсуждать подобные вопросы, — доктор ушел в глухую защиту.
— А я и не собираюсь ничего обсуждать, — растерянность Грубера при этих моих словах меня порадовала, и я добавил: — Я даже не собираюсь предполагать, насколько быстрее и лучше удалось бы нам действовать, если бы вы хотя бы частично открыли мне и графу фон Шлиппенбаху подоплеку дела еще в Ландсхуте. Я хочу сказать вам нечто иное. Видите ли, доктор, любая совместная деятельность подразумевает взаимное доверие между ее участниками. И если передо мной еще раз встанет вопрос о совместных с вами действиях, я буду вынужден очень серьезно подумать, прежде чем соглашусь. Или не соглашусь. На этом вынужден проститься.
Зачем я устроил доктору Груберу такую выволочку? А это не ему. Это тем, кому господин доктор обязательно доложит о нашем разговоре и слова мои передаст. Послание такое — не лезьте ко мне больше, никаких дел с вами иметь не хочу и не буду.
А вот о чем я доктору говорить не стал вообще, так это о том, что коварный заговор против династии если и существовал, то только на страницах королевского манифеста. А то понизил бы человеку самооценку до совсем уж неприличного уровня — наградили его за участие в искоренении заговора, а заговора-то, оказывается, никакого и не было…
И в самом деле — зачем агентам влияния изводить династию? Не их это дело и не их интерес. В конце концов, не нравится им принц Карл как претендент на имперскую корону, так против него лично и злоумышляли бы. А всю династию… Мягко говоря, маловероятно. Да и потом, если бы заговор такого масштаба и правда существовал, вряд ли его удалось бы подавить так быстро и безболезненно.
Но зачем тогда понадобилось говорить о заговоре королю Фердинанду? Да затем, что его величество — гений! Придумав заговор аж против всей династии и добавив к нему вполне имевшее место казнокрадство, баварский монарх ловко лишил Империю возможности защитить своих агентов влияния. Теоретически император мог бы потребовать от короля максимальной объективности следствия по делу заговорщиков и даже представителей своих послать для надзора за той самой объективностью, но… Во-первых, король не дал имперцам на это времени, все было сделано очень быстро. А, во-вторых, согласно имперским традициям и прецедентам, под такое вмешательство необходимо сначала подвести солидную теоретическую базу в виде публичного выражения императором или хотя бы кем-то из имперских министров своей озабоченности, и вот тут король Фердинанд устроил так, что вырази император Рудольф эту самую озабоченность, свои же коллеги-монархи ее бы не поняли и не оценили. Это что же, подумали бы они, сегодня Вена озабочена судьбой казнокрадов и потенциальных цареубийц в Мюнхене, а завтра где? В Париже? В Лондоне? В Мадриде? Да и самому императору выступать в защиту столь гнусных преступников было бы как-то даже неудобно. Нет, тут его баварское величество переиграл императора вчистую…
