Дверь в квартиру я запер, а ключ положил в карман. Вот, теперь можно отправляться в отделение. А с третьего этажа мне пришлось вести гражданина едва ли не под руки.
Увидев, как я конвоирую здоровенного мужика, Федя Краснюк едва не вывалился из окошка.
— Это чего такое? — пролепетал он.
— А это потенциальный убивец, — отмахнулся я, усаживая дядьку на стул. — Сейчас мы с ним явку с повинной будем писать, а ты пока группу собирай, и все прочее.
— Ага, соберу, — кивнул Федя. Потом пристально присмотревшись к задержанному, покачал головой. — Только, не помер бы он у меня тут.
— А что такое? — не враз понял я.
— Так мужик-то с похмелья загибается, неужели не видишь? — усмехнулся Краснюк.
А ведь и точно. Кульков и на самом деле страдал от похмелья. Как говорят медики — «абстинентный синдром». Я ведь и сам это заметил, но как-то упустил из вида, что подобные случаи — то есть, смерть от похмелья, вполне возможна. Получается, все-таки я нюх-то потерял. А задержанный-то — вишь, весь бледный, а губы синие. Наверное, надо «скорую» вызвать'. И впрямь — помрет он тут, а нас потом прокуратура затаскает. Дескать — почему подозреваемые мрут от похмелья в дежурной части? А если у него какой-нибудь синяк ещё на теле окажется? — Праздник для прокуратуры. Лучше и не думать о таком.
Федя метнулся куда-то вглубь дежурки, забулькал чем-то и явился к нам с кружкой.
— На-ко, тут пятьдесят грамм, — заботливо сказал дежурный, поднося кружку к губам задержанного. Кивнул мне:
— Помоги человеку, чего уставился?
Кульков вцепился в кружку, словно младенец в соску. Но руки у него так дрожали, что даже с моей помощью он с огромным трудом влил в себя «живительную влагу».
Выпил, захлопал глазами. И, буквально на глазах принялся оживать. Вон, уже и губы стали краснеть и на щеках румянец проступил.
Пока я занимался «реанимацией» задержанного, Краснюк уже обзванивал и морг и прокуратуру.
— А еще нальешь? — с надеждой посмотрел на меня задержанный.
Краснюк, отвлекаясь от разговора с прокурорским следователем, закричал:
— Больше нельзя. Пятьдесят грамм — норма. Теперь точно не помрешь.
Водки я ему больше не дал, да ее у меня и не было, зато притащил полную кружку воды. Испив живительной водопроводной влаги, Кульков ещё больше подобрел и начал рассказывать, да так, что я только успевал записывать.
С его слов получалось, что может вчера, а может и три дня назад, тут у него с датами, не говоря уже о днях недели, всё сложно, к нему в гости пришла старая подруга. Разумеется, с бутылкой. А он уже и так пил вторую неделю. В отпуске человек, вот и отдыхал.
На каком-то этапе их культурного отдыха захотелось любви. Немного полюбили друг друга, еще выпили. А потом знакомой опять захотелось любви, но уже в другой позе и, скажем так, в другое отверстие. Но вот второй раз, да еще таким странным способом, у него уже не получилось. Может и водка свою роль сыграла, а может усталость. А знакомая, в некоторой досаде, сообщила, что есть у нее друг — горячий парень с Кавказа, у которого это получается отлично. И он, по сравнению с тем джигитом — щенок.
Сказала так девушка и заснула. А он, немного посидел, ещё выпил, а потом его взяла обида. И за то, что оскорбила его мужскую честь, и то, что она предпочитает ему какого-то кавказца…
И так эта обида взяла за глотку, что он взял, да и задушил подругу. А та даже и не проснулась. Посидел, погоревал, как же она так безвременно-то ушла, потом помянул её, как полагается, и решил идти сдаваться, но отвлек звонок в дверь. А там опять какие-то подруги. И опять с водкой, палёнка-то неподалёку у цыган продается, только дорогу перейти. Решил погодить с милицией покамест. Когда ещё доведётся так хорошо посидеть? Взял два полиэтиленовых пакета, засунул в них труп и вынес на балкон. Подруги не возражали.
Потом все гости куда-то потерялись, а тут как раз и вы подоспели, гражданин начальник.
Пока писал объяснение, брал с гражданина «явку с повинной» — мол, сам пришел и сдался, собралась опергруппа. Тут и следователь прокуратуры, который рад-радёшеньки, что убийца уже в камере, а теперь дело за малым, и судмедэксперт. А еще — очень грустный Санька Барыкин, которого отправили вместо того участкового, который обслуживает дом семьдесят два по Московскому проспекту. Ему, бедолаге теперь и машину искать, и «суточников» брать на погрузку и перевозку трупа в морг.
Формальности заняли часа четыре. Пока проводили осмотр тела, квартиры, изымали одежду, которая принадлежала жертве. Удачно, что нашлась сумочка с документами, так что и имя убитой установили сразу. А все прочее — это уже забота следствия.
У меня были еще дела, но я забежал в магазин и купил эскимо на палочке. Заходя в кабинет к Кустову, вручил ему «проставу».
— Ага, уже слышал, ты убийство раскрыл, поздравляю, — вздохнул следователь и зашелестел оберткой. Откусив кусочек эскимо, спросил: — Ну что скажешь, как там жена моего приятеля смотрится во всём этом деле?
— Да ты что? — удивился я. — Какая жена? Этот несчастный убивец ни одного имени не может вспомнить, кто у него за это время перебывал. Не буду же я ему такой подарок делать, фамилию её называть. Вот её одну он и запомнит и прокурорскому следователю назовёт. Тогда уж ей участия в процессе никак не миновать будет. Так что твой друг пускай молится, чтобы всё обошлось. От меня тут уже ничего не зависит.
Олег слушал меня, а я думал: ну ты же следователь, сам всё понимать должен.
— Кстати, — продолжил я, — Кульков утверждает, что никого в квартире не удерживал силой. Ещё не хватало, девки к нему сами приходят и остаются, кто сколько хочет. Ему не жалко.
На столе зазвонил телефон, но Кустов поднял трубку и сразу же положил, потом снова снял и оставил лежать на столе — пускай не мешают.
— Ты знаешь, я почему-то Кулькову верю. Мне его даже жалко, дурака. А где эту девку носило, пока она домой не вернулась, кто знает?
Я посмотрел на телефонную трубку, в которой обычно в таких случаях должен слышаться длинный гудок — там была тишина. А вдруг какой-нибудь «товарищ майор» подслушивает? Олег проследил мой взгляд и положил трубку на рычаги. Зачем надо было городить огород с тем, как отмазать друга? Стой на своём: звонок о трупе был анонимный. Мало ли кто знает телефон следователя и почему решил так поступить. А то, что аноним не пожелал представиться, так это у него и спрашивать надо. Поймайте и спросите. Кажется, Олег понял меня без слов.
Глава третья
Оставь надежду…
Мы любим людей за то добро, что для них сделали. Не помню, кому принадлежит эта парадоксальная, на первый взгляд, фраза. Кажется, дедушке Толстому. Он вообще за свою жизнь много парадоксального наговорил. Разберёмся. Логика подсказывает, что любить надо тех, кто сделал добро для тебя. Однако, не получается. К таким людям можно испытывать чувство благодарности, признательности, уважения, ещё что-нибудь подобное. Но любить? Нет уж, увольте. Иногда даже хочется и подосадовать: ну вот, теперь я у него в должниках, а быть таковым, уверен, никому не нравится. Перелистайте своё прошлое и убедитесь сами. У староверов, говорят, вообще такой обычай — если тебя усадили за стол, угощают пищей, а ты, зная, что не сможешь сделать ответный жест, должен просто-напросто отказаться от еды. Что-то в этом есть. Сам терпеть не могу быть кому-то обязанным или ходить в должниках. Наверное, поэтому ни разу в жизни не брал в долг крупных сумм (рубль или трешка они не в счет) или кредитов.
И наоборот, объект приложения Толстовской заповеди оказывается осенённым лучами этого самого, тобой созданного, доброго дела. Как же не полюбить такого? И самооценку повышает. Вот я какой! Наделал добра, и не кичусь ни капельки, не кричу на площадях, не рассказываю собеседникам, крепко ухватив их за пуговицу, чтобы не уклонялись от выслушивания. Просто люблю его, этого негодяя, которому случайно сделал доброе дело. Как-то так.
