Первая реакция Ника была чисто профессиональной — недаром же он столько лет проработал оперативником в полиции: «Это снималось пятью камерами, по крайней мере две стояли на невидимых беспилотниках. Две — с очень мощными длиннофокусными объективами. Одна камера была ручная, и находился оператор невероятно близко».
На экранах, конечно, был он сам в своем убитом мерине, с опущенными окнами, потому что сентябрьское солнце уже разогрело воздух. Машина стояла под развесистой кроной дерева, в тупике, на заброшенной стройплощадке, где когда-то собирались возвести дорогущие дома. Меньше чем в четырех милях вниз по холму от Японской зеленой зоны, где-то в миле от съезда с I-70[9] на Эвергрин и к «Дженезису». Ник трижды перестраховался, проверяя, нет ли слежки, — хотя зачем потенциальному нанимателю следить за ним до собеседования? Впрочем, это не имело значения. Ему нравилось перестраховываться. Эта привычка неплохо ему послужила за время работы в полиции. Он даже вылез из мерина, оглядел небо и обследовал близлежащие кустарники и сорняки, росшие из недостроенных фундаментов, с помощью старого тепловизора, датчика движения и бинокля с функцией обнаружения невидимых объектов. Ничего.
Ник смотрел на самого себя: вот он сидит на водительском месте и вытаскивает из помятого пиджака единственную ампулу с флэшбэком, которую взял с собой этим утром.
Все трое — он и японцы — наблюдали, как Ник на экранах закрывает глаза, сжимает ампулу, глубоко вдыхает, вышвыривает ее в окно и расслабляется, откинувшись к подголовнику. Через секунду его глаза закатились, как обычно, — начинались видения; рот слегка приоткрылся, как и теперь, когда он смотрел на экраны.
Ник поехал на холм из Денвера рано утром, и у него еще оставалось почти полчаса до того времени, когда он должен был появиться на блокпосту колорадской полиции перед зеленой зоной — первом из трех колец безопасности, которые, насколько он знал, окружали зону. Поэтому он взял только десятиминутную ампулу. «Платишь десять баксов — и десять раз трахаешь», как говорили уличные распространители флэшбэка.
Видеть себя в пяти разных ракурсах (три из них — крупным планом) было все равно что смотреть на тысячи флэшбэкеров, которые клевали носом, сидя чуть ли не на всех перекрестках города. Веки Ника были опущены, но приблизительно треть радужки закатившегося глаза оставалась видимой; глаза метались туда-сюда в ритме быстрого сна. Тело и лицо Ника подергивались на пяти экранах, по мере того как эмоции и реакции почти (но всегда — лишь почти) доходили до соответствующих мышц. Ближайшая из камер засняла серебристую ниточку слюны из левого уголка рта, который судорожно подергивался. Затем последовал крупный план — беззвучно двигающаяся челюсть: флэшбэкер, глубоко погруженный в свои ожившие воспоминания, пытался что-то произнести. Он не договаривал слова — обычная идиотская бормотня наркомана. Микрофон был настроен хорошо, Ник слышал мягкий шорох утреннего ветерка и шелест веток над машиной. Пятьдесят минут назад он ничего этого не замечал.
— Я вас понял, — сказал он через пару минут японцам, казалось поглощенным картинкой на пяти экранах. — Вы хотите досмотреть это дерьмо до конца? Все десять минут?
Да, японцы хотели. Вернее, хотел мистер Накамура. И потому они втроем простояли все десять минут, пока Ник Боттом на экране, такой же помятый и потный, как в реальной жизни, ронял слюну и подергивался, а его черные расширенные зрачки на глазных яблоках, словно сваренных вкрутую под полузакрытыми веками, метались в разные стороны, как две жужжащие мухи. Ник заставлял себя не отворачиваться и не отводить взгляда.
«Здесь ад. И я всегда в аду».[10] Это была одна из немногих некиношных цитат, известных Нику: ее когда-то выдала жена, в университете специализировавшаяся по английской литературе. Даже под страхом смерти Ник не вспомнил бы, откуда эти слова, но подозревал, что это имеет отношение к Фаусту и Дьяволу. Дара, как и ее отец, знала немецкий и несколько других языков. А кроме того, дочь и отец, казалось, знали все пьесы, романы и хорошие фильмы на этих языках. Ник имел диплом судмедэксперта, — довольно необычно для полицейского, даже для детектива из отдела убийств, — но рядом с Дарой и ее отцом он всегда чувствовал себя так, будто получил его обманным путем.
В машине он флэшбэчил на их медовый месяц восемнадцать лет назад, в отеле «Хана Мауи», и теперь радовался, что не выбрал для своего мимолетного удовольствия тогдашних любовных сцен. Он предпочел вновь пережить другое: как они плавали в панорамном бассейне, глядя на Тихий океан, над которым поднималась луна; как бегом неслись под душ, а потом быстро одевались в своем хале,[11] потому что опаздывали к обеду; как шли в обеденный ланай[12] между потрескивающими факелами и разговаривали, поглядывая на звезды, что зажигались в темнеющем небе. Воздух был насыщен ароматом тропических цветов и чистым запахом океанской соли. Ник исключил из сеанса сексуальные воспоминания, меньше всего желая, чтобы во время собеседования брюки его были заляпаны семенной жидкостью. Но теперь он просто радовался тому, что на этом дегенеративном лице не отражаются оргазмы восемнадцатилетней давности.
Бесконечное видео наконец завершилось. Ник Боттом на экране вышел из транса, подергивания прекратились. Он тряхнул головой, провел рукой по волосам, подтянул галстук на шее, посмотрел на себя в зеркало заднего вида, завел машину, — близкий к кончине электродвигатель издал скрежещущий звук, — и тронулся с места. Камеры, даже установленные на летательных аппаратах, не стали следить дальше. Четыре из пяти экранов в комнате снова превратились в старинное черное дерево. Пятый вывел электронную отметку времени и замер.
Хироси Накамура и Хидэки Сато не произнесли ни слова, но переглянулись.
Абсурдная пауза затянулась на целую минуту. Потом Ник сказал:
— Ну хорошо, я до сих пор флэшнаркоман. Я все время хожу под флэшбэком — минимум шесть-восемь часов в день, примерно на столько же времени американцы раньше присасывались к стеклянной сиське телевизора. Ну и что? Вы все равно наймете меня на эту работу, мистер Накамура. И вы заплатите за мой флэшбэк, чтобы я мог вернуться почти на шесть лет назад и восстановить ход расследования убийства вашего сына.
Телефон Сато остался лежать на старинном тансу, и теперь все пять экранов засветились фотографиями двадцатилетнего Кэйго Накамуры.
Ник лишь мельком скользнул по ним взглядом. Шесть лет назад, расследуя дело, он видел немало фотографий Кэйго, живого и мертвого, и не особенно впечатлился. У сына миллиардера были слабый подбородок, косящие карие глаза, идиотская прическа — волосы торчком — и чуть надутый, мрачный, хитроватый взгляд, какой Ник видел у слишком многих молодых азиатов здесь, в Штатах. Ник научился ненавидеть это выражение на лицах молодых богатых говнюков из Японии, приезжавших поглазеть на американские трущобы. Единственные заинтересовавшие его фотографии Кэйго Накамуры были сделаны на месте преступления и в анатомичке: громадная улыбка, в которой разошлись, правда, не губы, а шея парня, располосованная ножом, — сверкающая белизна позвонков внутри рваной раны. Неизвестный убийца, перерезав горло молодому наследнику, чуть не отделил голову Кэйго от туловища.
