В довершение назревавших неприятностей кучер, которого Четырнадцатый оглушил и запрятал в багажный ящик кареты под лавкой возничего, начал проявлять признаки жизни.
«Замерз, наверное, бедняга, — подумал он про себя. — Немудрено. Без тулупа, бедолага, остался!»
Четырнадцатому действительно было жаль ни в чем не повинного крестьянина, единственной ошибкой которого было предоставление своего экипажа неизвестному господину, по всей видимости, иностранного происхождения. Стремление заработать было понятно, но как это часто бывает, оно несло за собой и неминуемые издержки. Как, например, возможность получения по голове с последующим медленным замерзанием в скрюченном положении в дорожном ящике кареты. Четырнадцатый даже всерьез задумался, не накинуть ли на несчастного тулуп, и уже было расстегнул верхнюю пуговицу воротника, засунув руку под накладную бороду, но после некоторых раздумий решил эту мысль оставить. Вечерело. Снег идти перестал. Температура к ночи, по-видимому, падала. Сделалось совсем зябко.
Объехав краем Адмиралтейский луг и не выезжая на Морскую, Четырнадцатый вновь поворотил лошадь на набережную реки Мойки. Она была менее загруженной, чем Вознесенский проспект и уж тем более Невский. Он решил сделать большую дугу, доехав таким образом до Фонтанки, и уже по набережной этой реки, недавно одетой в гранит, и затем по Гороховой вернуться к Адмиралтейской площади. А оттуда, проехав сколько получится по Исаакиевской улице, выехать в последний момент на Английскую набережную, ближе к месту, адрес которого был громогласно объявлен Сайрусом.
В принципе это и являлось главной причиной, по которой Четырнадцатый находился сейчас здесь. То, что с Дмитрием сегодня ничего не случится, он знал и так, а вот этот таинственный адрес на Английской набережной почему-то сильно интересовал Центр. В этом он и собирался разобраться.
* * *
В тот момент, когда Четырнадцатый уже всерьез начал подумывать о том, чтобы остановить карету и «проверить» в коробе все более активно подающего признаки жизни кучера, раздался спасительный стук в стенку кареты. Требовали углей. Внутри кареты, несмотря на войлочную обивку, по-видимому, тоже стало неуютно. Четырнадцатый проворно соскочил с облучка и заглянул внутрь.
Дмитрий выглядел совсем неважно. Рот разбит, левый глаз заплыл, под носом и на губах застыла запекшаяся кровь. Он сидел насупившись, потирая затекшие руки. Четырнадцатый очень ему сочувствовал и даже поклялся, что, как только получит необходимую информацию, он уж точно не откажет себе в удовольствии заехать как следует в ухмыляющуюся физиономию Сайруса.
Подсыпав горячих углей в горшок, Четырнадцатый поспешил убраться, чтобы ни взглядом, ни намеком не выдать себя. Затем, открыв седельный ящик, он осторожно выволок скрученного и скрюченного, но все еще находящегося без сознания крестьянина и, прислонив его к двери первого попавшегося дома, осторожно в нее постучал. Затем вскочил обратно на облучок и пустил карету дальше.
«Мир не без добрых людей, глядишь, и отогреют несчастного…»
Хотя будущее кучера Четырнадцатому было известно. Поэтому он и остановил свой выбор именно на нем. Он знал, что мужику, в числе бесчисленного количества обывателей, суждено было завтра, 14 декабря 1825 года, погибнуть. И это небольшое «отклонение» в размеренном ходе его короткого и бестолкового жизненного пути ровным счетом ничего не меняло.
Завтра мужик, будучи не в силах вспомнить, где был, что делал и почему, собственно говоря, оказался раздетым и в чужом доме, будет отправлен «с Богом» — по совету сердобольной кухарки, приютившей его в эту ночь, — в приют Исаакиевской церкви. До приюта, однако, он не дойдет, будучи, как и многие в тот день, втянут в круговорот столичных волнений. По какому поводу они случились, с какой стати с утра понесся над столицей колокольный перезвон, почему бегали «туды-сюды охвицеры, да солдаты, да ешо цельными ротами», крича — кто Констанция, кто — Константин, а кто — Конституция, а также — кто такие «энти Кон-стин-тунции», мужик так и не успеет понять. Как и то, почему так громко ржали лошади, барабанили барабанщики и толкался все прибывающий с окраин города хмурый народ.
Когда же к четырем часам пополудни начнет смеркаться и станут палить из пушек, и одуревшая толпа ничего толком не понявших людей наконец перестанет напирать, а наоборот, отпрянет и, смешав свои собственные ряды, хлынет в обратном направлении, мужик, который к тому времени все еще не вспомнит ни то, что он «кучерил в столицах», ни даже своего имени, увлеченный обезумевшим потоком испуганных людей, будет затянут на невский лед, который под грохотом канонады и свистом картечи разверзнется под ним, и он, как и тысячи других несчастных, ухнет в студеную невскую воду. Именно так суждено ему было закончить свое бренное земное существование. И именно так, несмотря на «отклонение», он его и закончит.
Четырнадцатому было жаль мужика, но в данном случае он ничего поделать не мог. Заниматься спасением всех и вся он просто не имел права.
«Достаточно того, что приходится это делать по причине крайней необходимости, в результате чего континуум и так трещит по швам», — оправдывал себя Четырнадцатый, подгоняя лошадей.
Голоса в карете, звучавшие все громче, отвлекли внимание Четырнадцатого от философских размышлений «о превратностях судьбы». Ему даже показалось, что он услышал звук удара… Предположить, кто оказался жертвой, Четырнадцатый не успел, так как дверца кареты с треском распахнулась и Дмитрий вылетел на дорогу. Четырнадцатый еле успел затормозить. Всего секунду спустя к горлу пленника уже был приставлен клинок. Дело принимало, прямо скажем, незапланированный оборот.
И действительно, если бы не чрезмерная любовь Сайруса к патетике, все могло бы закончиться для Дмитрия печально и гораздо раньше отведенного ему срока. А так, пока Сайрус, приставив шпагу к горлу поверженного врага, произносил свою «обвинительную» речь, Четырнадцатый бесшумно спрыгнул на землю.
Если бы Дмитрия спросили, что происходило дальше, он бы затруднился с ответом. Вроде он видел, как кучер, соскочив с облучка, двинулся к Сайрусу, но уже в следующее мгновение Сайрус сидел связанный по рукам и ногам в кабине кареты, а «мужик» превратился в молодого человека с вполне современной короткой стрижкой.
Дмитрий в изумлении хлопал глазами.
— Вы в порядке, Дмитрий Сергеевич? — участливо спросил склонившийся над ним парень. — Вы сможете сами подняться?
Дмитрий не стал ничего отвечать, лишь, перевалившись на другой бок, попытался встать. Получалось это неуклюже, и ему пришлось прибегнуть к помощи своего странного спасителя. Молодой человек, убедившись, что Дмитрий, хоть и покачиваясь, все же стоит на своих двоих, отряхнул с его залитого кровью мундира снег и дружелюбно улыбнулся. Дмитрий продолжал молчать. Заплывший глаз не позволял ему смотреть прямо, поэтому он, слегка запрокинув голову назад и в сторону, в упор разглядывал молодого человека.
