— Что ты думаешь по поводу показаний Гурвича? — нарушил молчание Берест, присматриваясь к щербатым контурам дороги, выныривающим из тумана.
— Он сильно напуган, хотя и старается держаться этаким казановой, которому все нипочем, но не врет, — я полез за сигаретами. — Ясно одно: то, что он увидел в квартире Закревской подействовало на него похлеще шока. Я бы, наверное, тоже слегка двинулся. Представь картинку: ты только что переспал с роскошной женщиной и вдруг видишь, как она раздвоилась и дерется сама с собой! Куда там Хичкоку или Кингу! — я закурил и приоткрыл боковую форточку.
— А как быть с его заявлением насчет собственного двойника, который устроил погром в «Орионе»? — Берест включил дворники, чтобы очистить стекло от водянистых следов тумана.
— Коля, ожившие двойники — это, конечно, из области фантастики, но… — тут я вспомнил драку в тумане возле кинотеатра, — что-то ненормальное вокруг происходит. А у банкира Гурвича скорее всего острое расстройство психики с явлениями расщепления личности, к тому же…
— …у журналиста Котова приступы ясновидения, — он отобрал у меня зажигалку. — А у котов так просто приступы чревовещания!
— Вполне возможно, — я вдруг совершенно успокоился, и ко мне вернулась прежняя задиристая манера разговора. — Вот видишь, сам с котом разговаривал?
— Он со мной. Ругался, п-подлец, что я его рыбу в холодильнике доел! П-представляешь, картинка?!.. — Берест как-то странно вздрогнул и затих.
— М-да, прямо как у Булгакова… Он в очках был?
— Кто?!.. Ах да, нет, нормальный! — Николай настороженно покосился на меня. — Ты на что это намекаешь?
— Стоп! — я заставил себя мыслить серьезно, хотя это и было чертовски трудно: мозг отчаянно сопротивлялся и старался отрешиться от непонятностей за тонкой ширмой иронии. — Я сдаюсь, не хватало, чтобы мы еще и с тобой разодрались из-за кошки, хотя вывод тут напрашивается очевидный: причина всего этого безобразия, по-моему, должна быть одна! Понимаешь, мы как бы находимся внутри многогранника — можем сосчитать все грани, а представить как он выглядит в целом не в состоянии. Короче, нужен человек, так или иначе знакомый с проблемой и способный свести все факты вместе, — я вызывающе уставился на Береста. — Ну-ка, Холмс, продемонстрируйте свой метод!
С минуту Николай молча крутил баранку, потом вдруг резко затормозил, так что я ощутимо приложился лбом о стекло.
— Вольский! — выдохнул он, выбросил окурок в окно и посмотрел на меня. — Уж ему-то по должности положено разбираться в подобной чертовщине.
— Браво, комиссар! — морщась, похвалил я. — Только водила ты никудышный.
— Ну, в данном случае, похоже, что Холмс — ты, — с сожалением изрек Берест.
— Благодарю, Ватсон, — раскланялся я. — Ну что, навестим ученого?
— А как же сон?
— До вечера еще далеко, успеем, — заявил я с уверенностью, которой не чувствовал.
Наоборот, во мне зрело убеждение, будто мы пытаемся стоять сразу в двух лодках, а впереди река раздваивается.
Но сейчас реальнее казался шанс с Вольским. Николай, видимо, пришел к такому же выводу, потому что резко развернул машину и взялся за рацию:
— «Букет», ответь «Тюльпану»! Прием…
— «Букет» на связи. Это вы, господин комиссар?..
— Выясните, где находится сейчас сотрудник Института психофизики Вольский Антон Аркадьевич. Жду…
Берест вырулил на проспект Молодежи, сбросил газ и перестроился в правый ряд, ожидая результатов проверки.
— Сдается мне, что наш ученый тоже в бега ударился, — высказал я предположение.
Николай не удостоил меня ответом, разглядывая белесые пласты и комья, облепившие голые тополя вдоль дороги. Всегда он так, наш Пинкертон, еще со времен ухаживания за моей старшей сестрой, когда щеголял безусым лейтенантом, только из «учебки» — ни за что не выскажется, если не уверен. Даже в порядке бреда. В отличие от меня.
«Фантастом» меня окрестили в шестом классе. Я тогда написал и публично зачитал свой первый фантастический рассказ, за что и был бит. А через полгода однокашники ходили за мной по пятам и просили дать почитать «что-нибудь еще», потому что рассказ оказался напечатанным в молодежном альманахе. Теперь-то мне за него стыдно, а тогда…
Сейчас же, несмотря на молчание Береста, я был почти уверен, что Вольского в Институте нет, а искать его следует, например, дома или на даче. Видимо, снова заработала моя экстрасенсорика, разбуженная Ириной. Не шел он у меня из головы, и все тут. Он, я, кинотеатр… Почему-то эпицентром всей этой неразберихи норовил стать именно «Орион»? Да еще Вольский?.. Неужели его и впрямь пытались задавить? Тогда — кто?!.. В ожидании ответа на запрос я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза…
…Татьяна сидела в моем любимом кресле в своей любимой позе — скрестив по-турецки ноги, едва прикрытые легкой голубоватой тканью ее любимого шелкового платья. Высокая девичья грудь призывно проглядывала сквозь полупрозрачные складки — короче, на ней было одно лишь платье. Странно, но я нисколько не удивился, увидев ее, закурил и сел на журнальный столик напротив.
— Сколько лет мы не виделись?
— Не помню… Пять, шесть… Ты соскучилась?
— Тебя невозможно забыть… — Татьяна слегка повела плечами, грудь сладко шевельнулась под платьем. — А меня?
— Я помню…
Я почувствовал, как внутри всколыхнулось что-то горячее, желанное, давно забытое.
— Выпьешь?
— С тобой…
Я подошел к бару, плеснул в бокалы по глотку сибирской водки и бросил по кубику льда из морозильника. Она приняла стакан с полуулыбкой.
— За прошлое?..
— За настоящее.
Я разглядывал ее сильное гибкое тело сквозь запотевшее тонкое стекло и не мог оторваться: так приятно, так сладостно и так… давно!
Татьяна приподняла бокал и сделала маленький глоток.
— Как ты меня нашла и… зачем?
— Желание и немного везения, — снова улыбка пугливым светлячком мелькнула по красивому лицу. — Рад?
— Удивлен, — я отпил обжигающей холодной жидкости.
Желание боролось с подозрением: все-таки откуда?!
…Расставание было черным и мрачным. Без криков, без слез и разбитой посуды. Ледяной лабиринт молчаливой отчужденности и бескровная дуэль неприязненных взглядов. Потом — грохот захлопнувшейся двери, осиротевшие шлепанцы в прихожей, голова, гудящая похмельным набатом и — пустота. Пустая квартира, пустая постель, пустое кресло, пустой шкаф, голова, сердце, жизнь…
Наполнение было долгим и мучительным. Статьи, поездки, интервью, снова статьи и снова поездки, и писк компьютера, и резь в глазах, и строчки мыслей, и — кофе, сигареты, кофе, сигареты…
