А в тот раз, в университете, я понял, что должен – должен, понимаете, не могу подобрать другого слова! – стать не психоаналитиком, а непременно космологом. Я дошел, конечно, до того места, куда направлялся, но все, что было мне интересно еще вчера, показалось несущественным, в какой-то степени даже глупым, хотя я и не мог оценить степень глупости или хотя бы доказать себе, что это глупость.
Больше я в университет не ездил. Ни на психологию, которая стала мне не интересна, ни на физфак, где читали лекции на темы, мне непонятные и, казалось, ненужные.
Я нашел в интернете все, что смог найти о космологии, – там не оказалось ни одного слова о том, что меня на самом деле интересовало. Дежа вю? Какое в космологии дежа вю? Космология изучает Вселенную от момента Большого взрыва до конца времен, когда распадутся атомы и не останется от нашего мира даже воспоминаний, потому что память – это всего лишь связи между атомами и молекулами в нашем мозгу.
Но вот что странно. Через несколько дней после того случая в университете я сдавал экзамен на аттестат по математике, был уверен, что получу низкий балл, и придется пересдавать, может, даже не один раз. Я честно просидел пару ночей над учебниками, попросил маму проверить мои знания и, когда она спросила что-то о синусах-косинусах, я неожиданно для себя ответил четко и точно. Мать посмотрела на меня с радостным удивлением, а я был поражен, потому что… это тоже было дежа вю, но совершенно другого рода, такого со мной еще не было. Услышав вопрос, я вспомнил ответ, вспомнил не картинку, как обычно, не то, что я здесь был и что-то такое читал. Я отчетливо вспомнил страницу учебника математики, лежавшего в моей сумке. Этот учебник я открывал тысячи раз, там были мои карандашные пометки, я и их вспомнил, хотя никогда не отличался хорошей зрительной памятью, и помнил одновременно, что на самом деле пометки, которые я оставил на полях, были не совсем такими, какие я вспомнил, но в тот момент для меня не существовало разницы, я просто прочитал маме то, что увидел, она поцеловала меня в щеку, сказала что-то вроде: «можешь ведь, когда хочешь» и задала следующий вопрос. Я с тревогой ждал, что ничего на этот раз не получится, дежа вю никогда не являлись по моему желанию, и я, конечно, не знал ответа, не вспомнил ни страницу учебника, ни то, что сам записывал в учебную тетрадь. Я так растерялся, что молча сидел и смотрел маме в глаза, дожидаясь, пока она поймет, что я не знаю, не готов, не смогу…
В тот момент я вспомнил другое. Взгляд упал на лежавший на краешке компьютерного столика диск, это был диск с какой-то игрой, я ее вчера переписал у приятеля и еще не успел инсталлировать. На диске было моей рукой написано название, и я вспомнил, что уже писал это название однажды. На диске, таком же, но не совсем, и название обозначало не игру, а… что? Что-то другое, это был другой диск, но тот самый в то же время. Ощущение было таким, будто я сам этот диск копировал из какой-то программы, которую не мог вспомнить, и на диске было записано многое – в том числе ответ на задачу, и я его тоже вспомнил и вспомнил, как зубрил нужный параграф из очень мне знакомого учебника…
Я больше не хотел заниматься психологией, мне стало не интересно разбираться в причинах человеческого поведения и тайнах характера, я был убежден, что ответы на свои вопросы найду в физике – ненавистной, непонятной, необходимой, привлекательной, волнующей физике.
Кстати, экзамен я тогда сдал без проблем, получил оценку, позволившую подать документы в приличный колледж, и я выбрал Ариэль, давно претендовавший на звание университета. Там и физика была на достаточно высоком уровне, и космологию собирались вводить с третьего курса.
Простите, я слишком увлекся воспоминаниями… Конечно, надо бы досказать, чтобы вы понимали, откуда растут ноги…
* * *
– Интересно, – сказал Манн, поднимаясь, – и я с удовольствием вас послушаю. Дежа вю, говорите. Я человек наблюдательный – профессия обязывает – и обратил внимание на ваше удивившее меня поведение. Войдя, вы посмотрели по сторонам, нахмурились, будто узнали что-то, и уверенно направились к этому креслу еще до того, как я предложил вам сесть именно туда.
– Иногда я привожу людей в смущение…
– Мне действительно нужно уходить, но вы меня заинтересовали. Давайте продолжим разговор вечером. Я освобожусь в шесть, почему бы нам не поужинать у Касыма? Это турецкий ресторанчик на Хартенстраат, там рыба лучшая в Амстердаме. И… вас не очень смутит, если моя жена будет присутствовать? Кристина, хотя и репортер, но никогда не использует в работе то, что узнает от меня, можете на этот счет не волноваться.
– Я не волнуюсь, – пробормотал Антон. – Это далеко от центра?
– Знаете Домскую площадь? Новую церковь? Обогнете ее слева, выйдете к каналу, перейдете мостик и на противоположной стороне увидите указатель. Оттуда метров двести. Найдете, это не проблема.
Манн говорил, распихивая по карманам мелочь, ключи, телефон, пейджер, что-то еще, зеркальце, кажется, или записную книжку. Он ходил по комнате, собирая вещи со стола, диванчика, с полок и даже с пола что-то подняв, рассмотрев и тоже засунув в карман.
Антон ждал у двери. Попрощаться и уйти? Так было бы приличнее. Может, хозяину нужно сейчас остаться одному?
– Я пойду, – сказал Антон. – До вечера.
– Погодите, – задержал его Манн. – Скажите… Я еще не знаю, возьмусь ли за это дело. Но если истина, которую я обнаружу, не будет соответствовать вашим о ней представлениям…
– Неважно, – сказал Антон убежденно. – Это совершенно неважно, не думайте об этом.
Манн кивнул:
– Я могу отвезти вас до площади, если хотите.
В салоне машины чувствовался терпкий запах духов, запах Кристины, с которой Антон еще не был знаком, но… Он узнал запах. Привычное ощущение. Он не ездил в этой машине, но вспомнил запах, и воспоминание потянулось нитью, оборвавшейся, когда Манн включил двигатель, и тихий плавающий звук смыл слабое дежа вю, воспоминание о женщине, которую Антон никогда не видел, но которая сыграла в его жизни важную роль…
Не здесь.
Он вышел на углу Домской площади, и Манн, прежде чем захлопнуть за ним дверцу, неожиданно спросил:
– Этот художник в церкви… У него длинные каштановые волосы с пробором посредине?
– Посредине? – Антон не помнил эту подробность. Он не разглядел, какими были у художника волосы, не обратил внимания, а сейчас не мог вспомнить. Длинные – да, но в полумраке трудно было понять, какого они цвета. Пробор… Пожалуй. Да, теперь Антон мог сказать точно: каштановые волосы с пробором посредине. И руки… Почему-то руки художника показались Антону очень длинными.
