Ривальда смотрела на него таким взглядом, будто понимала каждое его слово и действительно знала, что юноша прав. Но в то же время это лицо отражала и равнодушие в отношении к Юлиану, не позволяя выйти наружу хоть капле человечности.
— Надо наложить на него какое-нибудь заклятье, — предложил Сорвенгер. — Пусть успокоится, а утром мы вернёмся к этой теме.
— Но вы же не собираетесь меня слушать! Поговорите между собой, придумайте новые улики. Герр Сорвенгер, вы честный человек, вы должны понять, что она обманывает вас! Инспектор Глесон, вы ведь тоже понимаете…
Глесон был слишком молчалив. Юлиан догадался, что на инспектора было наложено какое-то заклятье, которое не позволяло ему выговориться. Или и говорить вовсе.
— Пора в камеру, Юлиан, — сообщила Ривальда. — Пора привыкать к ней.
— Через три дня вы умрёте. Тогда люди поймут, что я невиновен и оправдают меня. Заклятье разрушается со смертью наложившего, значит герр Сорвенгер и инспектор Глесон одумаются.
— Ты угрожаешь мне смертью? — удивилась Ривальда.
— Не я, — сказал Юлиан. — Вы сами знаете, кто.
— Вставай! — перебил его Сорвенгер.
Юлиан встал, но максимально пытался сохранить горделивое выражение лица. Пусть он и проиграл, но честь он сохранит, как может. Ведь на данный момент у него ничего нет.
— А я всё же скажу! Пусть слышат все! Договор с Эрхарой! Я вижу по вашему лицу, оно изменилось. Молтембер оттуда бежит и, мне кажется, что вы как раз этого и хотите.
В это время Ривальда вытянула руку вперёд и волна заклинания едва не вырубила Юлиана. Уже падающего юношу подхватили Глесон и Сорвенгер и повели из кабинета.
Напоследок Ривальда приподняла голову Юлиана и сказала ему прямо в лицо:
— Никогда не смей меня обвинять в связи с чёрными силами. За обвинение, связанное с Эрхарой, я уничтожу тебя собственноручно.
Юлиан попытался бросить ей что-то в ответ, но обнаружил, что его губы не двигаются. Зато голос в голове кричал «Теперь я точно знаю, что вы замешаны», но его не слышал никто.
Более того, никто не собирался слушать.
Юлиана волокли в подвал, куда поглубже, туда, где было холоднее всего. И заключённых тут гораздо меньше, и место мрачнее. Пожалуй, самое идеальное место для того, чтобы провести здесь ночь. Возможно, что и не одну.
Юлиан даже не заметил сразу, один ли он в камере или нет, потому что инспектор Глесон приложил свою руку к его лбу и юноша мгновенно уснул.
А утром он проснётся в надежде, что это сон. И история продолжится.
Но утро началось совершенно не таким образом, каким он планировал. Уже часов в семь над его головой раздался громкий крик, заставивший в мгновение ока проснуться. Это был инспектор Глесон и снова вызывал на допрос.
Идеальное начало утра. Зелёный Альбион — это настоящий город-сказка.
На этот раз не было ничего особо интересного — Сорвенгер задавал все те же самые вопросы что и ночью, Юлиан примерно то же самое отвечал. На этот раз старший инспектор не был таким нервным, но явно тепла к Юлиану он излучал мало.
— Я пойду попью кофе, — сообщил он примерно через час. — Уэствуд, проследи за ним.
Сорвенгер окинул на прощание Юлиана крайней презренным взглядом и отправился восвояси.
Юлиану очень хотелось биться головой о стол до тех пор, пока мозги не вытекут наружу. По крайней мере, это оградит Юлиана от позорного пребывания в этом месте и не менее позорного грядущего будущего в тюрьме за убийство, которого он не совершал.
— Ох, юноша, ваша приключения в этом городе начались в этом месте и, всё идёт к тому, что здесь же закончатся, — печально проконстатировал факт Глесон и присел за своё место.
— Вот ведь ирония, — подыграл Юлиан, опустив голову и уставившийся на свои кеды.
Только сейчас он обнаружил, что на ночную работу он вышел в брюках, пальто и кедах.
— Я не пытаюсь шутить, — поведал Глесон. — Всё это печалит меня больше всего.
— Вы верите в то, что я виновен? — спросил у инспектора Юлиан.
Глесон немного покрутил свои рыжие усы, и, прикусив нижнюю губу, сказал:
— Я не знаю, во что верить. Но против тебя и впрямь немало улик, с которыми трудно поспорить.
— А вы своими глазами эти улики видели? — спросил Юлиан, надеясь, что приблизится тем самым к истине хотя бы на маленький шажок.
— Некоторые видел, а некоторые нет. Я тут собирался у тебя кое-что другое спросить. Вчера вдруг промелькнули слова про Эрхару. Что ты имел в виду?
Юлиан насторожился.
— Это значит, что вы не были заколдованы вчера? — спросил он.
— О чём ты?
— Я думал, что Ривальда Скуэйн заколдовала вас и вы не могли слышать и говорить. И, наверняка забыли всё.
Глесон около секунды переваривал случившееся, после чего легонько ухмыльнулся и ответил:
— Нет, Юлиан Мерлин. Я слышал твои предположения вчера, и, отлично понимаю, что сделаны они были под состоянием стресса. Это допустимо. Ну так что? Ты скажешь, что имел в виду, когда произносил слово «Эрхара»?
В другом случае Юлиану могло бы показаться, что Глесона сюда кто-то заслал для того, чтобы он выведал его тайны. Но инспектор выглядел настолько честно, что заподозрить его в таком было совершенно невозможно.
— Я не могу вам сказать, — тяжело произнёс Юлиан. — Обо всём этом я могу говорить только с миссис Скуэйн.
Само собой, Юлиан сомневался в правильности своих решений. Может, и стоило Глесону всё рассказать? Он человек добрый и должен понять всё. Только вот вряд ли Ривальда допустит в свет и его.
Рассказать всё Глесону могло быть равнозначно обречению инспектора на удел Юлиана.
— Но я инспектор полиции, — сказал Глесон. — У меня есть право задавать тебе такие вопросы.
— Я не знаю законов, — сознался Юлиан. — Но при аресте герр Сорвенгер сказал мне, что я имею право хранить молчание.
— Хорошо. Имеешь. Но я с тобой хотел поговорить не как полицейский, а как человек. Понимаешь, мы тут не пойми на заключение или казнь не отправляем. Каждое дело досконально расследуется. Я не помню, чтобы невиновного признавали виновным. Не в моём участке.
— У меня не тот случай. Скоро я и сам поверю, что виновен.
— Если ты и впрямь не виновен, — сказал Глесон. — То ни за что не сядешь в тюрьму. Сорвенгер не позволит. Он очень умный прокурор.
— Он прокурор? — спросил Юлиан.
— Да.
В этот момент вернулся Сорвенгер и более-менее чего-то стоящий разговор с Глесоном прекратился. Всё началось сначала, и начиналось ещё не раз, но к нужному результату не приводило.
Ни тот, ни другой не желали сдаваться.
Юлиан с горечью осознал, что у него опять началась новая жизнь. Слова Глесона о правосудии ничего не значили, потому что если против него придумывает улики тот, кто должен защищать, ничего не добиться.
