Сервер и дракон - Ханну Райяниеми

Она подошла к нам в последний день конвента. Мы чувствовали себя героями вечера. Мы флиртовали с девушками-косплеерами, победили в викторине по «Стар треку» и «Властелину колец», охотились за автографами звезд «Вавилона-5». В кои-то веки мы были своими. Мы чувствовали, что теперь-то все изменилось.

Первым ее увидел Симо и описал всем нам. Это он умел. Когда мы играли в «Подземелья и драконов», он всегда был мастером. Словами он мог изобразить пещеры, орков и мерцающие волшебные мечи и даже сделать их реальными. Мы слушали его и все видели.

Она спала в постели Симо, свернувшись калачиком под одеялом, в его футболке Корпуса Красных Фонарей. Мы уже видели ее раньше, издалека, всю в голубом, желтом и красном, с другими Снежками. У нее не было такого декольте, как у Белоснежки-супергероя, или сумасбродной энергии зомби. Зато она была красивее всех.

Мы смотрели на нее и не знали, что делать. Затем она открыла глаза.

– Ребята, вы не возражаете, если я останусь ненадолго?

Так Люми стала жить с нами.

Она всегда приходила вечером. Она никогда не рассказывала, чем занимается днем, да мы и не спрашивали. Но она всегда находила доброе (и ехидное) слово для каждого из нас. И, как и любая маниакальная девушка-мечта, заставляла нас делать всякие безумные вещи. Лезть на крышу и смотреть на звезды. Отпускать комплименты случайным людям на улице. Красить волосы и бороды в разные цвета.

Мы все хотели ее, но существовала негласная договоренность.

Никто не пытался прикоснуться к ней или заявить на нее права. Любое действие разрушило бы иллюзии того, что она одна из нас.

Разумеется, Юри облажался.

Он потом рассказывал, что это была мелочь. Как-то ночью она сидела в кухне за столом. Она помыла посуду, зажгла ароматические свечи. Синяк на щеке прошел, но тень от него еще осталась. Она плакала и, не отрываясь, смотрела в свой iPhone. Логотип вспыхнул серебром, когда она повертела его в руках.

– Все хорошо? – спросил Юри.

– Ничего страшного, – сказала она. – Мама.

Юри видел, что ее мучает какая-то мысль, что она больше не с нами. Его захлестнуло отчаяние. Накрыл ее руку своей, волосатой, толстопалой.

– Расскажи мне, – попросил он. – Я умею слушать, не то что другие, они просто хотят сделать из тебя то, что им самим нужно. А я за тебя.

Она убрала руку и выключила экран телефона.

– Но на самом деле меня здесь нет, – сказала она. – Я в зеркале.

Она поцеловала Юри в щеку.

– Попрощайся с остальными, ладно?

Ее дыхание сладко пахло. Юри закрыл глаза. Когда он открыл их, она лежала на полу, широко открыв зеленые глаза. Только тогда он увидел у нее в руке баночку с таблетками.

Так Люми нас покинула.

Когда наступает утро, она оказывается здесь, целиком, под стеклом наших экранов. Мы смотрим на нее, желая, скучая, боясь прикоснуться. Юри смаргивает слезы. Исмо ругается. Микко дергает себя за бороду. Она красивая и светлая, и на мгновение она снова принадлежит нам.

Затем Исмо публикует сайт, и мы отпускаем ее.

Врач нашел ее в интернете. Перешел по одной из тех ссылок, по которым щелкаешь, когда скучно. Своего рода цифровое святилище девушки в коме. Ее фотографии и дрожащее видео, снятое на мобильник, – она, в желтой юбке, сидит на лестнице.

Внезапно она посмотрела на него и улыбнулась. На щеке у нее темнел синяк, но губы были алыми, а улыбка радостной, доверчивой и невинной.

Он посмотрел видео три раза и понял, что любит ее.

Он потребовал перевода в ее больницу. Сила имен и денег с этим справилась.

Она лежала в палате с голыми желтыми стенами. От нее тяжело пахло мазью, которой обрабатывают тела пациентов с травмами мозга, и еще чем-то сладким.

Он хотел посмотреть ей в глаза. Он хотел победить дракона, расползшегося черной кровью в ее мозге.

Он достает стеклянную бутылочку с непонятной этикеткой и наполняет шприц.

Уверенными пальцами он находит голубую вену на ее руке. Прозрачная жидкость легко течет внутрь: еще одна невозможная вещь, которую мог купить только принц. Выходя из кожи, игла оставляет за собой крошечную каплю крови, идеальную рубиновую сферу. Он снимает капельку губами.

Он отключает ее от машин, аккуратно снимает капельницы, освобождает черные волосы от электродов. Зеленые линии на экранах становятся прямыми.

Он держит ее за руку и ждет, пока она проснется.

Снаружи слышно пение птиц.

Я не та, кто ты думаешь.

Я смерть, и ты должен держаться от меня подальше.

Ничего личного. Ты разбудил меня. Ты красивый, сидишь тут в белом халате, с зачесанными назад волосами, с дорогими часами на запястье, с загаром, привезенным из Биаррица, а в лосьоне после бритья чувствуется слабый запах сосны.

Нет, я не хочу воды. Я хочу, чтобы ты меня выслушал.

Я стала смертью своей матери. Она хотела идеальную дочь, сделанную из снега, крови и воронова крыла, а такие желания уводят только в одно место.

Моя мачеха знала это, видела отражение своего собственного конца, смерть юности и красоты. Она знала, кто я, даже когда я была ребенком: ее смерть в зеркале.

Я читала комиксы о Бамсе, самом сильном в мире медведе, и воображала себя его другом Черепашкиным. Когда я засунула голову в ворот рубашки, чтобы спрятаться от всего мира в этом панцире, она вытащила меня обратно за волосы и рассказала, что я могла задохнуться. Но говорила она тоскливо.

Когда я стала старше, я увидела медленную смерть, которую несла своему отцу. Я проделала в нем дыру в форме собственной матери, и через эту дыру утекала его жизнь. И поэтому я попыталась убежать.

Я стану смертью человека с камерой, которого прислала за мной моя мачеха: он увидел в моем лице что-то другое, не сделал того, что ему было сказано, и со временем она заставит его заплатить за это.

Мои друзья думали, что спасли меня, но со временем я бы стала смертью их дружбы. Они привыкли делиться всем: но я была тем единственным, на что один из них претендовал бы целиком и полностью.

В каком-то смысле ее сообщение стало счастьем. Я поняла, что это она, в тот самый миг, когда телефон завибрировал в кармане. Я чувствовала это в его теплых округлых линиях, в гладкости его стекла.

Буквы были ядом, химической формулой, составленной из слов. «ОН УМЕР ПО ТВОЕЙ