Варвара протянула руку.
– Дай, – попросила она. – Я лучше сама.
– Извини, – вежливо возразил Гоша. – Читать вслух – это моя обязанность. Врачи рекомендуют. Каждый день не менее получаса…
– К черту врачей, – ответила Варвара, отбирая журнал. – Я ничем не болею.
Савелий посмотрел на жену – злую, решительную, красивую – и вздохнул.
– Жаль, – сказал он, – Евграфыч не дождался. Он был бы рад.
– Да, – ответил Гоша.
– Надо сходить, поправить могилу.
– Завтра сходим. Вернемся от дикарей – и сходим.
– Все-таки зря он так. – Савелий поморщился. – Никого не предупредил, исчез… Как будто мы дети малые… А мы его искали, голову ломали…
Гоша пожал плечами:
– Он был старый и умный. Ему было виднее. Здесь он сразу всем объявил, что прилетел помирать. Сказал, что всегда хотел жить в Москве, а помереть в деревне.
– Смените тему, – велела Варвара.
– Да. – Гоша привстал и закрыл окно. – Ты права. Есть разговор поважнее.
Он ссутулился и хрипло зашептал, быстро переводя взгляд с Савелия на Варвару:
– Слушайте, надо что-то делать. У меня есть подозрения, что наш спонсор и благодетель Глыбов в один прекрасный момент сядет в свой красивый вертолет и помашет нам ручкой. Сбежит куда-нибудь в Парагвай. Мы останемся без еды и без энергии. Волонтеры сразу разбегутся…
– С чего ты взял, – спросила Варвара, – что Глыбов сбежит?
– Кое-что слышал. Он, когда напивается, много чего говорит. В том числе и про Парагвай. Так что, братцы, предлагаю подумать о возвращении. Нам надо назад. В Москву.
– Хочешь идти пешком? – осведомился Савелий.
– Нет, – еще тише зашептал Гоша. – Я хочу захватить вертолет.
– Еще чего, – фыркнула Варвара.
– Но пешком – тоже вариант.
Савелий грустно усмехнулся:
– Я не дойду. Я наполовину стебель.
– Ты наполовину человек, – возразила Варвара. – Прекрати. Будешь ныть – я сама тебя в землю вкопаю. По пояс. И буду поливать. Чтоб не мучился. Понял?
– Понял.
– Не ругайтесь, – попросил Гоша. – Не время. Я могу пойти один. Четыреста пятьдесят километров – за две недели дойду. Автомат возьму – и пойду. Приведу помощь.
– Бред, – покачал головой Савелий. – Не верю. У нас есть Смирнов, он влиятельный мужик. Он не допустит, чтобы колонию бросили на произвол судьбы. Да и Глыбов не такой человек…
– А он человек? – с иронией спросила Варвара. – Вдруг он тоже расчеловеченный? И напивается, чтоб не заподозрили?
– Может, и расчеловеченный, – спокойно ответил Гоша. – Никто никогда не видел его без одежды. Но чтоб вы знали: здесь, в изоляторе, находится его жена. Анжелина. Уже семь с половиной месяцев. У нее третья стадия. Корневая система, боковые побеги и прочее. Когда он прилетает – сам ходит ее поливать, каждое утро.
– Это называется «любовь», – печально произнесла Варвара.
– Это никак не называется, – перебил Гоша. – Ее мозг уже не работает. Зачем она ему? Зачем ему колония? Зачем ему, миллионеру, Москва, которая теперь ходит ходуном? Нет, ребята. Он сбежит из страны. А нам с вами пора думать своей головой. И действовать.
– Но он, – возразил Савелий, – затеял расширение территории. Переговоры с дикарями. Если б хотел сбежать…
– Если бы я хотел сбежать, – раздраженно заметил Гоша, – я бы тоже развел бурную деятельность. Для отвода глаз. Строил бы планы, затевал новые проекты. Демонстративно. Чтоб ни у кого не возникло подозрения, что я мысленно уже на другом конце глобуса… Поэтому, брат, мы с тобой сделаем так: завтра как ни в чем не бывало опять поедем к местным. Доведем до конца сделку. Обменяем землю на повидло. Пусть все думают, что меня, старшину волонтеров, волнует только судьба колонии. А я начну собирать вещички. Пора в Москву, ребята.
– Cлушай, – сказал Савелий, – ты предлагал дикарям десять больших мер повидла…
– Пять раз по десять. Пятьдесят.
– А что такое «большая мера»?
Гоша сложил ладонь ковшиком:
– Это малая мера. А вот, – он соединил обе ладони, – большая. Все просто, Савелий. Эти ребята живут очень просто и понятно. Гораздо проще и понятнее, чем мы. Годунов правильно написал: мы живем сложно и глупо. А дикари – молодцы. Живут просто и умно…
– Проще и умнее всех, – усмехнулся Савелий, – живут стебли. Они ничего не меряют. Ни большой мерой, ни малой. Они растут, и все.
– Иди к черту, – нахмурился Гоша. – Откуда знаешь? Ты пока еще не стебель.
– Мне недолго осталось.
Варвара вздохнула, сложила журнал и сильно ударила им Савелия по голове.
– Знаешь что? – крикнула она. – Ты меня не зли! Мне нельзя нервничать. Мне надоело твое нытье. «Ах, отстаньте, я стебель, мне на все наплевать…» Противно слушать! Хочешь ныть и плакать – иди к своему другу, к Полудохлому. Сядьте вдвоем где-нибудь на лавочке и плачьте. А при мне не надо.
– Хорошо, – мирно отозвался Савелий и встал. – Тогда я пошел.
– Куда? – поинтересовался Гоша Деготь.
– Искать Полудохлого.
– Иди, иди. – Варвара презрительно скривила губы. – Поищи. Он тебя поймет. И пожалеет. Я тебе не говорила, что помню его еще по Москве? Он жил в одной башне с моими родителями. Богатый человек, бизнесмен. Хочешь, я тебе про него расскажу?
– Нет, – искренне ответил Савелий. – Не хочу.
– А я все равно расскажу. Твой Полудохлый всегда был растением. Всю жизнь только жрал, спал и загорал. Больше ничего не делал.
– Он работал, – возразил Савелий.
– Нет. Он не работал. Он других заставлял. Пинал, подгонял… Неудобных увольнял, нанимал удобных… Послушных, бессловесных… Это не работа. Так что теперь ему в стебли зеленые – прямая дорога. Но ты же не такой!
– А какой? – Савелий не смотрел на жену.
– Слушайте, – перебил Гоша. – Если вам надо поругаться, я выйду. Но нам надо решать насчет Москвы…
– Нет, – возразил Савелий. – Останься. Лучше выйду я. Сегодня моя женщина не в духе. А насчет Москвы…
– Может, я и не в духе, – перебила Варвара, – зато дух – во мне. А в тебе его нет. Ты был созидателем, Савелий. Ты делал. Изобретал. Придумывал. Ты никогда не станешь растением. Запомни. И сын твой родится не зеленым уродцем, а нормальным здоровым ребенком. А теперь иди. Если хочешь.
Она была большая, круглая, она светилась предчувствием материнства. Она ничего не боялась – ни Бога, ни черта, ни беспорядков в Москве – и упреки произносила, словно читала хорошие лирические стихи: нараспев, блестя глазами, с умной полуулыбкой. Может быть, проецировала мужа на сына, подсознательно тренировала интонации.
Савелий хотел извиниться, дотронуться, погладить ее по голове, вместо этого пнул ногой дверь, вышел в ночь, переживая гнев, досаду и прочие несвойственные растениям эмоции.
