Чертовски похоже на сценарий.
Накрахмаленная сорочка Бэрримора была расстегнута, из-под нее выпячивалась грудь. Внутри его просвечивающего тела пылали раскаленные угли, озаряя черные полосы ребер.
— Если Флинн заберет камень, его ждет судьба Джона Бэрримора, — сказала Женевьева. — Личный триумф и деградация. Но только личный. Он будет защищен от мира. Точнее, мир будет защищен от него.
— Но это убьет его, — предположил я.
Женевьева кивнула.
— Все умирают, — сказала она.
— Кроме вас.
Тоненьким голоском перепуганной в стародавние времена маленькой девочки она повторила:
— Кроме меня.
Через стеклянную крышу павильона просеивался солнечный свет. Интересно, подумалось мне, не рассыплется ли Женевьева Дьедонне на рассвете, как набитый солью зомби у меня в офисе?
Раздался выстрел.
Женевьева ойкнула. Она смотрела на алое пятно на своей серебряной груди. Кровавое пятно расползалось, и ее глаза расширились от удивления.
— Кроме меня, — шепнула она, падая.
Я развернулся, выхватив пистолет.
На сцену вышел Беннет Маунтмейн.
Его лоб и верхнюю часть лица, словно чепец, покрывала вонючая кошачья шкура. В измазанном кровью мехе были проделаны дырки для глаз.
— Серебряная пуля, — пояснил он.
Женевьева застонала и зажала рану. Впервые она казалась беспомощной. Она пробормотала что-то по-французски.
Маунтмейн презрительно прошел мимо меня.
Флинн поднялся и преградил ему путь, заслоняя Бэрримора.
— Снова ты, — прорычал он, — Охотник за сокровищем. Прежде чем пересыпать дублоны капитана Блада в свои сундуки, тебе придется отведать моей холодной стали.
Маунтмейн устало поднял пистолет.
— Стреляй же, негодяй, — заявил Флинн.
Лицо его покраснело и осунулось, но выглядело куда героичнее, чем на экране. Казалось, он стал больше, будто вобрал в себя частицу рубинового сияния, и, открыв рот, Флинн рассмеялся в лицо Маунтмейну.
Черный Маг выстрелил, и пистолет взорвался в его руке.
Хохот Флинна нарастал, заполняя павильон, заставляя вращаться потолочные вентиляторы.
В нем звучали какие-то демонические ноты. Он стоял, расставив ноги, подбоченившись, сверкая глазами.
Бэрримор наклонился вперед, и большой камень выпал из его груди на бутафорский стол.
Свет «Семи Звезд» озарил декорации «Касабланки».
Маунтмейн валялся на полу, корчась от боли, кровавыми слезами оплакивая крах всех своих надежд. Женевьева пыталась сесть и что-то сказать. Я опустился на колени рядом с ней, посмотреть, что можно сделать.
На спине у нее тоже была кровь. Пуля прошла навылет. Дырки у меня на глазах затягивались и открывались снова.
Ее белокурые волосы сделались седыми. Лицо превратилось в бумажную маску.
— Возьмите камень, — выговорила она. — Спасите Флинна.
Я пересек съемочную площадку.
Флинн глядел на меня. Он колебался. Маунтмейна он распознал. Но не меня.
— Рыцарь без страха и упрека, — сказал он.
Было ужасно неловко.
Он отступил. Я поднял Камень Семи Звезд. Внутри него сияли крохотные точки. Я ждал, что он будет теплым и упругим, но он оказался холодным и твердым. Мне хотелось забросить его в море.
— Вы нашли его, — произнес голос с британским выговором. — Молодец.
Уинтроп оставил свой провидческий чепчик снаружи, но лоб его все еще был испачкан. Пока он стирал остатки крови, мне вспомнился кот, которого он держал на руках в Колдуотер-Каньоне.
— Эдвин, — слабо шепнула шокированная Женевьева, — вы не…
— Не разбив яиц, яичницу не сделаешь, — ответил он, вовсе не сконфуженно. — Вы, конечно, этого не одобряете. Катриона тоже не одобрила бы. Но, в конце концов, вы еще поблагодарите меня. Вы позволите?
Он протянул руку. Я взглянул на камень. Мне хотелось отделаться от него. Флинн был еще тут. Я ощущал, как камень притягивает кинозвезду. Солнце еще не взошло. Я мог бы погрузить камень в грудь Флинна и спрятать его для следующего поколения. Ценой человеческой жизни.
Кто может утверждать, что Эррол Флинн не погубит себя и без сверхъестественного вмешательства? Многие так и делают.
Маунтмейн вопил от ненависти и отчаяния. Он истекал кровью.
Рука Уинтропа продолжала тянуться ко мне. Решение было за мной.
Павильон начал заполняться людьми. Коллеги Уинтропа, копы, охранники студии, сотрудники «Уорнерз», люди в военной форме, люди в фашистской форме. Я видел Питера Лорре и других знаменитостей. Все были в этом кино.
— Ловите, — сказал я, бросая драгоценный камень, словно свадебный букет.
Маунтмейн вскочил, протягивая раздробленную ладонь. Судья Персивант навалился на него и опрокинул на пол.
Уинтроп поймал камень, будто игрок в крикет.
— Owzat,[68]— произнес он.
Женевьева вздохнула сквозь боль. Наверно, она остановила кровотечение.
Кто-то громко спросил с венгерским акцентом, что делает мертвое тело Джона Бэрримора на его съемочной площадке. Лорре прошелестел что-то успокаивающе-сентиментальное, и двое рабочих сцены убрали опустевший сосуд с площадки. Флинн, теперь просто пьяный, с радостным идиотизмом продолжал доставать режиссера. От всей этой истории просто отмахнулись. Голливудские шуточки. Они здесь происходят постоянно.
Оставались Уинтроп, Женевьева и камень.
И я.
— Мы должны быть благоразумными, Эдвин, — сказала Женевьева.
Англичанин кивнул:
— На нас громадная ответственность. Клянусь, мы не злоупотребим ею.
— Может оказаться, что у нас не будет возможности решать. Ты ведь тоже чувствуешь это, правда? Будто он живой?
— Да, Жени.
Маунтмейн был мертв, Персивант сломал ему хребет. Она аукнулась ему, вся эта черная магия. Как и говорила Женевьева.
Уинтроп выглядел серьезным и потрясающе спокойным. Он не смог до конца оттереть с лица кошачью кровь. Он исполнил свой долг, но теперь задает себе вопросы.
Терпеть этого не могу. Я знал, что буду заниматься тем же.
Рядом с Уинтропом стоял военный, держа свинцовый ящик.
— Сэр, — напомнил он.
Уинтроп бросил Камень Семи Звезд в ящик, и военный заколебался, не сводя глаз с красного сияния, прежде чем захлопнуть крышку. Он промаршировал прочь, остальные вояки затрусили следом, увлекая с собою Персиванта и прочих.
Уинтроп помог Женевьеве перелечь на носилки. Она угасала, обнаженные руки стали морщинистыми, как у мумии, землистые щеки ввалились.
— Что это было? — спросил меня кто-то. — Красный камень в коробке?
Я повернулся к звезде из «Касабланки», мужчине заметно ниже и старше меня.
