— Генерал Лепперт, мы пригласили вас сюда, чтобы вы помогли нам разобраться в одном чрезвычайно прискорбном, но как мы все считаем, совершенно неотложном деле. Грубо говоря, у всех присутствующих в этой комнате имеются основания сомневаться в психической нормальности президента. Мы хотим спросить вас, доктор, имеются ли у вас основания для этого?
Лепперт уставился на Каванога, растерянно заморгал и обвёл глазами всех собравшихся:
— Это самый удивительный вопрос, какой мне приходилось слышать за всю мою практику!
— Я в этом не сомневаюсь, доктор! Каков же будет ваш ответ?
— Конечно, нет! — Лепперт нервно затеребил свои редкие усы.
Маквейг понял, что доктор не лжёт.
— Сомневаться в нормальности президента у меня нет абсолютно никаких оснований!
— Что вы можете нам сообщить о теперешнем состоянии президента? Я имею в виду как его умственное, так и физическое состояние.
— Иногда он обращался ко мне с жалобами на боли в сердце. Я считаю, что пренебрегать этим не стоит, но серьёзных опасений мне его здоровье не внушало!
— Ну, а помимо этих временных болей в сердце, он ни на что вам не жаловался?
— Он вообще почти не болеет. — Лепперт замялся. — Хотя мне, как его личному врачу, конечно, не нравится чрезмерное напряжение, с которым он работает. Я считаю, что при такой работе он слишком мало спит. Мне даже известно, что, когда я сейчас выходил из дому, он ещё не ложился.
— Но разве не могут такие привычки привести к психическому срыву?
— Могут, конечно, но только у президента Холленбаха мне не приходилось наблюдать признаков переутомления. Ведь на таком напряжении он работает уже не первый год. Уверен, что за сутки он не спит и шести часов.
— Но ведь немногие способны вынести такой режим! — вставил Никольсон.
— Совершенно верно. Химия у всех людей разная. Марк Холленбах, по-видимому, принадлежит к числу немногих счастливцев, которым на отдых требуется меньше времени, чем остальным.
— Значит, он ничем больше не болеет? — не отставал Каваног.
— Нет. Он даже и простужается-то редко.
Джим поглядел на Карпера. Министр хмуро смотрел на врача, и Джиму казалось, что он уловил в его взгляде враждебность.
— Скажите, генерал, — продолжал между тем Каваног,
— поверили бы вы доказательствам, собранным присутствующими здесь людьми?
— Я знаю, что все вы люди безукоризненно порядочные, — осторожно ответил Лепперт. — Я, безусловно, поверял бы, что вы честно рассказываете о своих впечатлениях, но это совершенно не значит, что я пришёл бы к тем же выводам, что и вы.
— Понимаю, доктор. А теперь выслушайте нашу историю. Если я что-нибудь пропущу, пусть мои друзья тут же меня поправят.
На рассказ ушло не менее получаса. Закончив его, Каваног вновь обратился к Лепперту:
— А теперь скажите, генерал, в свете всего того, что я вам рассказал, могли бы вы расценить психику президента как нормальную?
— Когда вы мне дадите точное определение слова «нормальный», я отвечу на ваш вопрос.
— Полно, доктор, — вмешался Гриском, — не будем вдаваться в семантику! Слово «нормальный» имеет общепринятое значение!
— Только не для медика. В медицине точного определения «нормальный» не существует.
— Слушайте, доктор! Мне кажется, вы недостаточно хорошо поняли Грэди Каванога, когда он рассказывал вам о предложении президента — сделанном, кстати, со всей серьёзностью — ввести общенациональный закон о подключении всех телефонов. Так, чтобы ФБР могло подслушивать все частные разговоры и впоследствии обрабатывать их счётновычислительными машинами и запоминающими устройствами. Мне совершенно ясно, что этот его замысел тесно переплетается с навязчивой идеей разделаться с воображаемыми заговорщиками. Неужели вас как профессионала, высоко ставящего врачебную этику, не тревожит такая идея?
— Безусловно. Я считаю, что принять такой закон было бы опасно и глупо, но это вовсе не означает, что человек, предлагающий его, — безумен!
— А что вы скажете о письмах президента к его сыну? — Гриском внимательно посмотрел на доктора поверх пенсне. — Президент пишет: «Очевидно, существует целый заговор, который ставит себе целью запятнать моё имя или даже уничтожить меня физически». Он заклинает сына не доставлять ему хлопот в то время, когда ему приходится бороться с этим пресловутым заговором. Как вам известно, доктор, я сам являюсь близким другом президента Холленбаха и его семьи! И я спрашиваю вас, неужели вы всё ещё сомневаетесь, что эти письма продиктованы больным рассудком?
Доктор задумался:
— Больным — возможно. Но окончательно повреждённым? Я воздержался бы от такого вывода.
— Позвольте мне сформулировать вопрос поточнее, доктор! — сказал Каваног. — Допуская, что всё услышанное вами здесь соответствует фактам, считаете ли вы, что президент болен одной из форм паранойи?
— Я не психиатр, джентльмены! И пока президент не будет обследован лучшими специалистами Америки, я воздержусь от диагноза.
— Доктор! — Карпер поднялся с кресла и, подавшись всем телом к Лепперту, устремил да него властный взгляд. Обращение его прозвучало как команда.
— Да, сэр!
— Забудьте на минуту вашу профессиональную этику, Лепперт. Будучи гражданином Соединённых Штатов, можете вы утверждать, что президент Холленбах находится в достаточно здравом уме, чтобы иметь право на отдачу окончательной команды о запуске водородной бомбы, которая буквально за несколько минут может уничтожить десятки миллионов людей?
— НЕТ! — прозвучал голос в дверях гостиной. Голос был ясный и чистый и прозвучал с такой уверенностью, что все замерли как вкопанные.
В дверях стоял президент Соединённых Штатов.
Всё оцепенело уставились на президента. Воцарилось странное, гнетущее молчание. Президент стоял в дверях, по-офицерски расправив плечи, глаза его повелительно сверкали, короткий ёжик волос агрессивно ощетинился. Наконец он с видимым усилием поборол напряжение и вошёл в гостиную лёгкой, почти фланирующей походкой. По лицу его блуждала загадочная улыбка, но оно было спокойным и странно безмятежным. На президенте был спортивный костюм из мягкого твида, руки он небрежно держал в карманах брюк, словно вышел прогуляться перед сном.
ГЛАВА 18. КОМАНДА И КОНТРОЛЬ
Все взгляды были прикованы к президенту. От громкого стука часов на каминной полке молчание казалось нестерпимым. Стрелки показывали без двадцати пяти минут три.
Президент слегка поклонился Карперу:
— Простите, что я подслушивал, Сид.
