Дуглас Адамс - Детективное агентство Дирка Джентли [сборник]

Но самая смешная фишка в том, что программа представляла счета компании еще и в виде музыкального произведения. По крайней мере мне это казалось смешным. А вот клиентам-бизнесменам понравилось, они все как с ума от нее посходили.

Профессор серьезно посмотрел на него, держа перед собой вилку с кусочком моркови, но не произнес ни слова.

— Понимаете, любая мелодия передается как последовательность или комбинация цифр, — вдохновенно продолжал объяснять Ричард. — Цифры же отображают высоту звука, его длину, сочетания…

— То есть мотив, — подсказал профессор. Морковь все еще оставалась нетронутой.

Ричард усмехнулся:

— Мотив — весьма точное слово. Надо запомнить.

— Так будет проще выразить мысль. — Не попробовав морковь, профессор вернул ее на тарелку и спросил: — Значит, программа ваша имела успех?

— Не в этой стране. Оказалось, что годовые отчеты британских компаний в основном звучат как «Похоронный марш» из генделевского «Саула». Зато японцам она весьма приглянулась. У них вышло множество веселых корпоративных гимнов, которые начинаются очень задорно, но, если уж начистоту, к концу становятся чересчур шумными и скрипучими. Что самое главное, программа отлично показала себя в Штатах и имела коммерческий успех. Впрочем, теперь меня больше всего интересует другое: что будет, если убрать из нее счета? Превратить в музыку цифры, представляющие взмахи крыльев ласточки? Что мы тогда услышим? Точно не жужжание кассовых аппаратов, как того хочется Гордону.

— Как интересно, — сказал профессор.

Наконец он положил кусочек моркови в рот, а затем наклонился вперед и посмотрел на свою новую подружку.

— Уоткин проиграл, — произнес он. — На этот раз самое распоследнее из последних мест достается моркови. Мне жаль, Уоткин, но каким бы противным вы ни были, морковь сегодня бьет все мировые рекорды — она отвратительна.

Девочка хихикнула на этот раз гораздо непринужденнее и улыбнулась Уоткину. Тот изо всех сил старался не вскипеть, но было совершенно очевидно, что сносить насмешки он не привык.

— Пожалуйста, папа, можно сейчас?

Вместе с только что обретенной — хотя и слабой — уверенностью в себе к ней вернулся и голос.

— Потом, — не уступал отец.

— Уже и так много времени прошло. Я засекала.

— Но… — Отец засомневался и тотчас проиграл.

— Мы были в Греции, — тихим, благоговейным голосом произнесла девочка.

— О, в самом деле? — Уоткин слегка кивнул. — Хорошо. В каком-то особом месте или вообще в Греции?

— На острове Патмос, — воодушевилась она. — Там очень красиво. Мне кажется, Патмос — самое прекрасное место на земле. Вот только паромы никогда не ходят по расписанию. Никогда. Я засекала время. Мы опоздали на самолет, но это ничего.

— Ага, на Патмосе, понятно. — Новость Уоткина явно заинтересовала. — Как вы, наверное, догадываетесь, юная леди, грекам недостаточно, что величайшая из культур античного мира обязана своим возникновением им, поэтому они решили взять на себя труд создать и в нашем веке самый грандиозный, можно даже сказать, единственный продукт творческого воображения. Разумеется, я говорю о расписании паромов в Греции. Впечатляющее творение. Любой, кто путешествовал по Эгейскому морю, это подтвердит. Хм, да… Я так думаю.

Девочка нахмурила брови:

— Я нашла вазу…

— Ничего интересного, — торопливо перебил ее отец. — Вы ведь знаете, как это происходит. Каждый, кто впервые приезжает в Грецию, думает, что он сделал открытие. Ха-ха…

Сидящие за столом закивали. Как ни жаль, но с этим трудно было не согласиться.

— Я нашла ее в гавани, в воде, — не сдавалась девочка. — Пока мы дожидались этого чертова парома.

— Сара! Прекрати…

— Ты сам так говорил. Даже еще хуже. Ты называл паром такими словами, которых я не знаю. Я подумала: если здесь соберутся умные люди, то, может, кто-нибудь скажет, правда ли это настоящая древнегреческая ваза или нет. По-моему, она очень старая. Давай достанем ее, папа.

Отец обреченно пожал плечами и начал шарить у себя под стулом.

— А знаете ли вы, юная леди, что на Патмосе написан «Апокалипсис»? Правда, правда. Святым Иоанном Богословом. По-моему, книгу определенно писали в ожидании парома. Да-да. Ведь в начале автор словно пребывает в состоянии задумчивости, как будто приготовился впустую потратить время, скучает в ожидании чего-то и пытается чем-то себя занять, — но затем отчаяние доходит до предела, до галлюцинаций. Мне кажется, все это очень располагает к размышлениям. Возможно, когда-нибудь вы об этом напишете.

Она смотрела на него как на сумасшедшего.

— А вот и ваза, — сказал ее отец и неуклюже водрузил сосуд на стол. — Как видите, ничего особенного. Девочке всего шесть лет, — добавил он, натянуто улыбаясь. — Да, малышка?

— Семь, — отозвалась Сара.

Ваза представляла собой небольшой, округлой формы сосуд около пяти дюймов в высоту и четырех дюймов в самом широком месте, с очень узким, коротким горлышком. Почти наполовину его покрывал слой спекшейся земли, на свободных же от грязи участках просматривалась шершавая красноватая поверхность.

Сара взяла вазу и протянула сидящему справа от нее преподавателю.

— Вы, кажется, умный, — обратилась она к нему. — Скажите, что вы думаете?

Тот взял вазу в руки и с надменным видом перевернул вверх донышком.

— Уверен, если соскоблить отсюда грязь, — заметил он с легкой иронией, — мы увидим надпись «Сделано в Бирмингеме».

— Значит, ваза старая, — принужденно усмехнувшись, вставил отец Сары. — Там уже давным-давно ничего не производят.

— В любом случае, — отозвался преподаватель, — в этом деле я не специалист. Я занимаюсь молекулярной биологией. Кто еще желает взглянуть?

Этот вопрос не встретил особого энтузиазма, однако сосуд все же пошел по рукам и достиг дальнего конца стола. Его разглядывали так и сяк сквозь толстые линзы, очки в роговой оправе, очки-полумесяцы, на него, близоруко щурясь, смотрели те, кто забыл очки в кармане другого костюма, а теперь, вспомнив об этом, вдруг встревожился, как бы костюм не отдали в чистку. Никто не знал, сколько вазе лет, и никого это особо не беспокоило. На лице девочки вновь проступило уныние.

— Пни трухлявые, — буркнул профессор, опять взял серебряную солонку и вытянул вперед руку. — Юная леди! — обратился он к девочке.

— О, только не это, — зашипел археолог Коули, откинулся на спинку стула и прикрыл ладонями уши.

— Юная леди, — повторил профессор, — видите, вот обычная серебряная солонка. И обычная шапка.