От ярости Екатерину чуть не хватил удар. Точнее, дело могло бы неминуемо плохо закончиться, если бы вовремя не пришло в голову пустить царице кровь и поставить пиявок. Выпады против себя лично она стерпеть не могла. За тридцать лет правления это было нечто новое, непривычное и опасное, что нельзя было оставить так просто, не приняв решительных мер. Не в силах более сдерживать себя, она перешла к карательным мерам по искоренению в стране того, что теперь она называла уже не «просвещение», а «вольнодумство». И прежде всего надо было наконец принять меры и против автора, и против ставшего слишком модным в последнее время его издателя Новикова, который способствовал выпуску этого пасквиля.
Принадлежность Новикова к масонству в сложившейся ситуации только сыграла против него. Несмотря на то что масонство в стране отнюдь не было запрещено, идеалы «тайного братства» теперь казались Екатерине подозрительными. Но что более всего ее поразило в обширном докладе Безбородко, который Александр Андреевич, как всегда, детально подготовил и даже съездил для этого в Москву, — это то, что Новиков, по словам графа, оказался необыкновенно, необъяснимо богат. Как верно заметил Безбородко, на издательской деятельности «особливо не разживесси». Екатерина это и сама прекрасно понимала. Тут уж в ее глазах был очевиден государственный заговор, да еще, возможно, с «заграничной финансовой поддержкой». Заговор был направлен, естественно, против нее, «чтобы расшатать трон законной правительницы рассейской». Одна только дармовая раздача Новиковым хлеба тысячам крестьян, ежегодно съезжавшимся для этого в Москву, была совершенно возмутительна!
— Этак они еще научатся и страной сами управлять! — бушевала императрица.
Кто «они», Екатерина не уточняла, но Безбородко это было и так понятно. «Новиковы» да «радищевы», «просветители» да «якобинцы» — за последнее время в угоду государыне эти слова стали его любимыми ругательствами.
Примерно в то время была брошена Екатериной знаменитая фраза, подхваченная и растиражированная затем ее биографами и историками: «Демократия — это чудовище, которое, прикрываясь разговорами о равенстве, только и мечтает о том, чтобы натянуть на себя царскую корону!» Фраза оказалась провидческой, и дальнейший ход Великой французской революции, как, впрочем, и всех последующих революций, это доказал.
В общем, как бы там ни было, но и с Радищевым, и с Новиковым пора было кончать. То, что миллионы, неизвестно откуда взявшиеся у Николая Ивановича — выходца из очень средней дворянской семьи, отходили в государственную казну, изрядно потрепанную войнами и непомерно растущими запросами князя Платона Зубова, которому Екатерина уже ни в чем не могла отказать, было настолько очевидным, что даже не обсуждалось. Это лишь превращало «дело Новикова» в совершенно безнадежный для него процесс. Однако заключение его в Шлиссельбургскую крепость и строгость вынесенного ему приговора потрясли даже самых ярых консерваторов.
Двор притих, выжидая, что будет дальше.
Глава тринадцатая
Гости из будущего
1792 год. Санкт-Петербург
На новую службу Николай Петрович Резанов обычно приезжал к семи часам утра. Он отпускал извозчика по привычке у Адмиралтейства, где еще совсем недавно служил экзекутором, и шел до места пешком. С переводом на новую должность Резанов получил и повышение в звании. Ему теперь как кабинет-секретарю и надворному советнику полагался служебный экипаж. Но Николай Петрович пока еще скромничал и пользовался наемным извозчиком.
Как правило, в это время Державин находился с очередным докладом у Екатерины, и у Резанова был как минимум час, когда он мог спокойно разложить доставленную утром курьерскую почту и прочую корреспонденцию.
В тот день он приехал даже раньше обычного.
Это письмо ему бросилось в глаза сразу. Точнее, даже не письмо, а пакет, который был перевит бечевкой и скреплен печатью. Печать была гербовая, с атрибутами явно европейской геральдики, с большим количеством мелких деталей, которые на печати рассмотреть было трудно. Однако по нижнему краю герба виднелась надпись, которую Резанову удалось разобрать: von Krusenstern. [22]Несмотря на герб, относящий автора послания к германскому или, скорее даже, к остзейскому роду, пакет был подписан по-русски, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Подпись гласила:
«Всепресветлейшей великой государыне Екатерине II, самодержице всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, монархине всемилостивейшей, от верноподданейшего лейтенанта флота Ея Императорского Величества, Адама Иоганна фон Крузенштерна, проект-прошение об оснащении кругосветной экспедиции, с целью овеяния немеркнущей славой свершений Российского флота и установления постоянного торгового пути с отдаленнейшими пределами Отечества, включая берега Русской Америки».
Резанов некоторое время с изумлением смотрел на конверт. Он не мог поверить своим глазам. Как же это может быть, чтобы самые тайные мысли его, самые сокровенные желания вот так, с безапелляционной прямотой, могли однажды найти свое жизненное воплощение! «Пресвятая Богородица! Спасибо за то, что слышишь раба своего!» — На глаза Резанова даже навернулись слезы. Он сильно разволновался и, не в силах оставаться на месте, принялся ходить по комнате. Затем, испросив себе чаю, вновь уселся за стол и попытался успокоиться. Первое ликование вскоре уступило место здравым размышлениям, к которым Николай Петрович всегда был склонен. Он был очень рад, что пришел первым и что теперь, по крайней мере, некоторое время его никто не будет отвлекать.
В том, что сама судьба направила его стопы сегодня пораньше, с тем, чтобы это прошение попало именно ему в руки, он не сомневался. Более того, он видел в этом явный знак свыше.
«Однако если Провидению было угодно выбрать именно меня для осуществления этого замысла, сие, по-видимому, тоже не случайно…» — пришел к резонному выводу Резанов. И действительно, пожалуй, никто лучше него не мог оценить и выбрать «правильный» момент для предоставления прошения о кругосветном путешествии к американским берегам. Никто лучше него не знал о «сложных» отношениях, сложившихся у императрицы с Восточным океаном и американскими колониями, о которых с такой наивной надеждой на успех писал молодой эстляндский лейтенант. Более того, если бы Резанов хотел «завалить» это дело, оставить его без ответа или, еще хуже, подставить под прямой отказ, то лучшего времени для того, чтобы передать письмо императрице сейчас, нельзя было и придумать.
