Мало ли что зрачки живые? Еще минута, и угаснут…
Он снова спустился на пол и теперь попытался отыскать пульс на горле: вроде бы и губы уже начали синеть… Да наплевать на их обычаи, пляски и ритуалы!
Самохин похлопал ее по щекам, затем несколько раз с силой сдавил и опустил грудную клетку — не помогало. Он хотел сделать искусственное дыхание рот в рот, но вспомнил науку единственного лекаря, которому всецело доверял — костоправа. Тятин говорил, что возвратить к жизни человека можно, даже если он пролежал мертвым четверть часа.
Только надо хорошенько трясти его и качать, мол, в старину так и делали: клали только что упокоившегося на плащаницу и с силой раскачивали, как на качелях. Поэтому и до сих пор говорят — откачать.
Самохин взял ее на руки, подкинул и поймал, чтоб встряхнуть, после чего стал резко и широко качать, как ребенка. Весу в аскетичной монахине было немного, может быть, килограммов сорок с небольшим, однако через две минуты он вспотел и еще через три сам чуть не рухнул на пол от слабости в ногах и одышки.
Чтоб оживлять таким образом людей, тем паче если тело висит, как тряпка, надо было иметь силу гиревика, выносливость спринтера и особую подготовку.
Не спуская женщину с рук, Самохин сел на ступени, вытянул ноги и отдышался. Между тем быстро смеркалось и сквозь затемненные стекла пирамиды уже ничего не было видно, да и все равно не докричаться, надо выбежать на улицу, чтоб позвать ее соплеменников… Самохин хотел было отнести ее на кровать, но вдруг безвольное тело вздрогнуло! Сестра открыла рот, с силой втянула воздух и снова замерла.
Он встал на колени, опустил ее на пол и пощупал пульс: еще слабый, нитяной, однако он уже был. Еще через минуту грудь резко опала на выдохе, тут же последовал вдох, и потом она уже задышала жадно и часто, словно вынырнула из воды. Самохин оставил ее, поднялся к ложу и только сейчас заметил, что все деревянные хищники находятся в абсолютном покое и лишь сокол над головой еще лавирует распущенными крыльями то влево, то вправо…
Когда и он обвис, сестра встала, будто пьяная, поднялась по ступеням и положила ледяную ладонь на желудок. Взгляд ее казался неуправляемым, глаза жили сами по себе, всегда плотно сжатые губы еще были приоткрыты, обнажая ряд жемчужно-белых зубов, но с лица уже спала бледность, а вздувшиеся на горле жилы клокотали от сильного напора крови.
Через несколько секунд она отняла руку и впервые посмотрела ему в глаза. Самохин был уверен, что-то спросить хотела, однако не спросила, а сжала губы и еще валкой, полупьяной походкой пошла из пирамиды, на ходу поднимая с пола свою разбросанную одежду.
Только тогда он вдруг сообразил, что возможно, весь этот ритуал с полетом деревянных птиц и шаманским танцем и есть лечение его язвы.
Возбужденный таким предположением, он долго бродил по каменным плитам, пока они окончательно не остыли и не начали леденить ступни.
Проспав целый день, он бодрствовал всю ночь и заснул лишь на восходе, когда верхушка пирамиды загорелась, будто красный китайский фонарь. На утро он обнаружил, что его пиджак, пыльный и измятый в железной коробке машины, несмотря на запрет, был отчищенным и отглаженным: он не слышал, кто приходил, когда, и в первую очередь проверил карманы — пеленка и удостоверение лежали на месте…
За гостями тут ухаживали, как в лучших отелях…
Набросив на плечи мешковину, Самохин вышел к озеру. Безлюдный поселок на белесой земле напоминал сейчас огромную детскую песочницу, где после вчерашних забав остались забытые игрушки и оплывшие строения. Картину дополняла пестрая дворняга, бегущая среди пирамид по своим собачьим делам. Она изредка останавливалась, тщательно обнюхивала углы, после чего поднимала лапу и трусила дальше. Возле таганаитовой, стоявшей на отшибе, собака вдруг резко встала, насторожила уши и сначала заскулила, а потом завыла по-волчьи, вскинув морду к небу.
В тот же миг возле нее возник охранник, замахнулся рукой, и пес в испуге скрылся в лесу.
Может, в пирамиде сидел ее хозяин? Или это кладбище Тартара, гробница, куда хоронят мертвых молчунов? Ведь не зря говорят, собаки воют к покойнику…
Искупаться Самохин не успел, поскольку увидел сестру, спешившую к нему напрямую, через песочные газоны. В этом молчаливом покое всякий бегущий вызывал тревогу. Приблизилась она уже шагом, видимо, намеревалась опять скрыть возбуждение, однако надеть маску холодного спокойствия ей не удалось, в глазах поблескивал испуг, и дышала она чуть запаленно, так что слипались тонкие крылышки носа.
Монахиня снова ощупала желудок, подержала холодную ладонь у него на животе и показала знаком вернуться в пирамиду. Поднимаясь по ступеням входа, Самохин увидел разгуливающего по плитам мужчину, как показалось, в униформе Ордена Молчащих, но с очень знакомой квадратной фигурой. Гость повернулся на звуки шагов и скрипуче-нудным голосом Баринова произнес:
— Доброе утро, Сергей Николаевич…
Режимник всегда возникал неожиданно и в самый неподходящий момент, но тут превзошел самого себя, поскольку он, как привидение, органично вписывался и в стены бывшего костела, и тем более, пирамиды — эдакий воскресший из мумии фараон. И был он не в своем вечном пиджаке, а в спортивном костюме и бейсболке, надетой козырьком назад, которую Самохин принял за скуфейку.
Пока он лихорадочно соображал, пытаясь объяснить это внезапное появление, Баринов легко привел его в чувство и тут же шокировал еще раз.
— Я принес привет от Максима Гавриловича, — проговорил он условленную фразу, похлопывая себя по колену тонкой папкой с бумагами.
Вот кто оказался послом Липового! И надо сказать, молчуны работали оперативно и в самом деле быстро и в срок привезли посла…
— Долго несли привет, — испытывая смешанные чувства, вымолвил Самохин.
— Известные обстоятельства… Может, прогуляемся по городу пирамид? Воздух здесь хороший, сосновый…
Это означало, что у него было прекрасное настроение — видимо, не везли в наручниках и железной коробке. И говорил он неожиданно открыто, в присутствии посторонних (сестра стояла у входа в позе покорности) называл даже имя адмирала…
Будто уже свой…
Самохин переоделся, и они вышли на улицу.
— У вас связь есть? — спросил он, как только отошли на приличное расстояние.
— Посмотрите на своем телефоне, — со знакомым, можно сказать, родным сарказмом изрек он. — Теперь и у вас есть.
— Чудеса бывают…
— Как ваше здоровье? — Герман Степанович выглядел неожиданно участливым и внимательным. — Адмирал волнуется…
Появление здесь Баринова могло свести на нет и это лечение…
