вокалисты медицинский спирт из укомплектования лазарета. Но опечатать медпеналы поостерёгся, резонно предположив, что в ход пойдут пузырьки с лекарствами на спирту. А пели очень даже неплохо: все трое обладали недурственным тенором, и звучал в основном репертуар великих ТВТ. Вымотавшиеся за день пехотинцы любили послушать. Отстроились, разрешил певцам столовую в ужин не посещать, и дал распоряжение повару — им кружку самодеятельности вместо меня снимать пробу.
И вот последствия. Хлебонасущенский на завтрак подаёт что-то такое, что в рот не лезет, двоим голоса покойников в могилах чудятся. На кладбище пьют — нашли место, раздражённо подумал я и спросил Лебедько:
— Где сейчас лейтенант? Заявится, разбудит.
— Сменил Хлеба на страже скарба.
— Отставить, прапорщик. Вы это бросьте. Ефрейтор Глеб Хлебонасущенский, а не Хлеб. Вы в воинском лагере, в расположении взвода спецназа марской пехоты «овэмээр». Не на страже, а на охране. И не скарб у нас, а материальная часть. Не в колхозе… Устав знаете, на сельхозработах воинские отношения в подразделении действуют, дисциплина и порядок неукоснительно обязательны.
— Виноват! Лейтенант медицинской службы Крашевский сменил ефрейтора Хлебонасущенского на охране материальной части. Так вот, кашевар, повар, то есть, тоже слышал, но больше лейтенанта сомневается… А то, сходим сейчас со мной, послушаете, — зазывно потянул прапорщик за горлышко флягу в заднем кармане трусов. Сценических галифе от повседневного обмундирования Красной Армии начала Великой Отечественной войны ему по размеру не нашлось, в гимнастёрку, хоть и разошлась по швам, только и влез. Вместо галифе дядя разрешил носить спортивные адидасовские брюки, но у меня в лагере после похорон не надевал — нет, не берёг, мне назло. Ходил в трусах «знаменитых». Дядин комотделения разведчиков ефрейтор Селезень поведал мне: «Вовсе не трусы то, а бабьи шорты. Нарядили в осмотровой гауптвахты после задержания и разоружения роты в ЗемМарии, в них и бежал на Бабешку». Благо, зелёные в розовых цветочках с сердечками, шорты прапорщик надточил парашютной тканью и заправлял в кирзовые сапоги, ему, как и пилотка, большие — не по ноге, на удивление. Тот же Селезень сболтнул, что у прапорщика остались спецназовские БККСКП, которые тоже не нашлось чем заменить. Не носил, берёг. Я знал, они у Лебедько знаменитые на весь полк. Были индивидуального, непромышленного, пошива, прапорщик называл их не «берцами», а «бацулами» — по фамилии «Бацула», мастера их пошившего вручную. БККСКП — спецназовские «ботинки крокодиловой кожи с кевларовой подошвой», этими кого хошь затопчешь. Моей полуроте в компанию на Землю такой обувки не досталось, экипировали ботинками с крагами под ношение экзоскелета.
— Э-ээ-эээ-хх!.. — затяжно зевнул я. — На кой на кладбище ходите?
— Ужинаем. Пробу снимаем. Неудобно в медчасти, до того как принесут ужин больным.
— Так нет, ээ-хх, во взводе госпитализированных.
— Будут.
— Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас… э-ээ-хх?
— Т-ээ-к… за этим, — щёлкнул Лебедько пальцем по шее.
— Зачем, зачем?! — отметил я выразительный ответ, куражом в отместку мне попахивающий.
— Попеть.
— Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?
— Проход в «миске» один, охраняется, а из наших кому нахрон нужны доспехи — вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поём мы в ужин, морпехи в трапезной все сидят, жуют.
— Э-ээ-хх!.. Марпехи, не морпехи… Бросьте уже эти ваши вэдэвэшные закидоны. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъёма лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите, без вас споют про голоса на кладбище.
— Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.
— За камсой? Закусывать?
— За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, майор Каганович и ефрейтор Селезень с отделением прибудут к вечеру. Сварочный аппарат принесу, ребятки ранцы доставят.
— Второй комплект? Ранцы-то на погибших были, Президент распорядился забрать вместе с оружием и мобильниками.
— Наши ранцы, не армейские. «Школьные». У менялы выменял ваш убиенный дядя.
— Селезень. Кто таков? Почему не знаю?
— Ефрейтор Селезень — начальник разведки Вооружённых Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере, нести караульную службу. До утра останется базу законсервировать.
— А… Ну да… Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы — старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?
— Хлеб… насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме людей, на острове не водится. Зуд, опрелости.
— Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком надеть и активировать.
— Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому, Батюшке и Чону Ли выдали браслеты и ошейник не индивидуальной по запястьям и лодыжкам подгонки, тоже чешутся. Нет, знаю, к размерам самого трико-ком претензий нет — эластичное, из коралла «силикон». Надо, усядется, надо, вытянется — ляжет по фигуре. Браслеты — не по рукам и не по ногам, ошейник душит.
— Каптёркой занимаетесь?
— На водокачке только что не ночую.
— Каптёрка в башне, вне расположения лагеря под куполом-ПпТ?
— Вы распорядились найти подходящее место, я и нашёл. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. Чтоб в ней, вне «миски», поздыхали. А мы там спокойно оденем экзоскелеты, доспехи, вооружимся ножами и сапёрками. И продсклад там же, с каптёркой определю.
— Разумно… Продовольственный склад… не лучше ли в подполье столовой, в вагоне-ресторане, разместить, где при колхозе вашем был? Ладно, закончим обустройство лагеря, решим. Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.
— Это Батюшка-то? Да он сам будучи и колхозным бухгалтером по совместительству все молитвы позабыл. На службе в лагере спорол лычки младшего сержанта и во всученной ему мосфильмовской поповской рясе стал выёживаться, лишь бы в наряды не заступать, караульную службу не нести, тот ещё перец.
— Придать кого из пехотинцев? Идти на базу ночью.
— Мне провожатые только обуза.
— Старшине передадите моё распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.
— Слушаюсь.
Лебедько ушёл, и я завалился в гамак. Уснул, ботинки с крагами только сбросил и голову приткнул к импровизированной подушке из свёрнутой в валик хэбэлёнки с крагами.
Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но всё же на полголовы ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял в стойке «руки по швам», прятал пальцы за «крыльями» красноармейских галифе — почёсывал, заметил я, тайком бёдра.
Доложились.
Подав команду «кругом», я поднялся и уселся. Из котелка на столе достал и вправил в рот бюгель. Развернул подголовный валик, оделся. Выставил из-под гамака ботинки, обулся, краги на ногах стянув только наполовину. И, не удосужившись повернуть
