— Так кто ее так назвал?
Ответ Джанет удивил Эми.
— Риза. Тереза.
Девочка за вечер не произнесла ни слова, только пела высоким, чистым голосом, возможно, кельтскую песню, а в остальном вела себя, как классическая аутистка.
— Почему Никки?
— Риза говорит, что так ее звали всегда.
— Всегда?
— Да.
— По какой-то причине… я не думаю, что Тереза много говорит.
— Вы правы. Иногда молчит неделями, потом произнесет несколько слов и вновь замолкает.
Собака по-прежнему пристально смотрела в зеркало заднего обзора. Луна продолжала скатываться и океан. В небе сияли звезды.
А в сердце Эми крепло ощущение чуда, которое она еще не могла принять на веру. Неужели призрачная надежда обернулась явью и ее Никки вернулась к ней?
Лунная девушка может заниматься любовью только в полнейшей темноте. Она верит, что секс при свете, когда она была моложе, навеки порушил ее жизнь.
А потому малейший отсвет у плотно зашторенного окна напрочь убивает ее желание.
Единственный яркий лучик между двух занавесок, и от сладострастия не остается и следа.
Свет, врывающийся из другой комнаты, скажем, через щель под дверью, даже через замочную скважину, пронзает ее, словно игла, и заставляет отпрянуть от любовника.
Когда кровь Лунной девушки горяча, ее могут остудить и светящиеся цифры часов на прикроватном столике.
Фосфоресцирующий циферблат наручных часов, крошечная лампочка детектора дыма, светящиеся глаза кошки вызывают у нее вскрик раздражения и выжимают либидо досуха.
Харроу думает о ней, как о Лунной девушке, потому что легко представляет ее стоящей в ночи, обнаженной, на высоком обрыве, и воющей на луну. Он не знает, как психиатр назовет ее особый тип безумия, но в том, что она безумна, сомнений у него нет.
Он никогда не называл ее Лунной девушкой. Интуиция подсказывает ему, что это опасно, возможно, даже фатально.
Днем и в темноте она может сойти за психически здорового человека. Даже достаточно убедительно продемонстрирует, что с головой у нее все в порядке. Красота помогает ввести в заблуждение. Букеты гортензии, особенно пурпурной, но также белой и розовой, радуют глаз, но цветок этот смертельно ядовит, как ландыш майский или цветы канадской волчьей стопы. И лепестки желтого жасмина, заваренные в чае или добавленные в салат, могут убить за какие-то десять минут.
Лунная девушка больше других цветов любит черную розу, хотя она не ядовита.
Харроу видел, как Лунная девушка так крепко сжимала стебель такой розы, что с ее руки, проткнутой шипами, капала кровь.
У нее, как и у него, высокий болевой порог. Укол розы удовольствия ей не доставит, она его просто не почувствует.
Она держит в узде свое тело и разум, но эмоции совершенно не контролирует. И, следовательно, она неуравновешенная. А душевное равновесие — показатель психического здоровья.
Этой ночью, в комнате без единого окна, куда не может проникнуть свет звезд, где часы со светящимися стрелками отправились в ящик прикроватного столика, они не занимаются любовью, ибо любовь не имеет ничего общего с их яростным совокуплением.
Ни одна женщина не возбуждала Харроу, как Лунная девушка. Есть в ней ненасытность черной вдовы, всепоглощающая страстность паучихи, которая во время коитуса убивает и пожирает самца.
Харроу где-то в глубине души ждет, что в одну из ночей Лунная девушка спрячет нож под матрасом или у кровати. И в кромешной тьме, в кульминационный момент, он услышит ее шепот: «Дорогой» — и почувствует, как тонкое лезвие находит зазор между ребрами и вспарывает его раздувшееся сердце.
Как и всегда, ожидание секса оказывается более волнующим, чем сам процесс. В конце он ощущает странную пустоту, приходит к выводу, что квинтэссенция акта опять ускользнула от него.
Кончив, оба лежат в кромешной тьме, молча, словно ступили из космического корабля в безвоздушное пространство.
Лунная девушка вообще к разговорам не склонна, говорит, только если ей есть что сказать.
Находясь рядом, Харроу берет с нее пример. Меньше слов — меньше риска, что простое наблюдение будет истолковано как оскорбление или суждение.
К суждениям Лунная девушка очень уж чувствительна. Совет, если он приходится ей не по нраву, воспринимается, будто упрек. Дружеское наставление интерпретируется как суровая критика.
Сейчас, в послекоитусном блаженстве, Харроу не боится, что она могла спрятать в кровати нож. Лунная девушка насытилась, а потому едва ли захочет убивать.
После секса ему уже не хочется спать. Лунная девушка по большей части спит днем, а ночью наслаждается жизнью. И Харроу перестроился, чтобы жить по ее часам.
Однако пусть и кипящая энергией, она лежит неподвижно, как голодный хищник на ветви, ожидающий появления потерявшей бдительность дичи.
Наконец она нарушает тишину:
— Давай сожжем.
— Сожжем что?
— То, что нужно сжечь.
— Хорошо.
— Не ее, если ты об этом думаешь.
— Я не думаю.
— С ней разберемся позже.
— Хорошо, — повторяет он.
— Я про дом.
— Где?
— Мы это узнаем.
— Как?
— Когда увидим его.
Она садится, ее пальцы ищут выключатель настольной лампы, с легкостью и элегантностью, присущей слепой женщине, пальцы которой следуют к точке во фразе, записанной шрифтом Брайля.
Когда он видит ее в мягком свете, в нем снова просыпается желание. Но она никогда не достается ему, когда он этого хочет. Его удовлетворение целиком и полностью зависит от ее потребности, а в этот момент на уме у нее только одно: сжечь дом.
Всю жизнь Харроу был одиночкой и использовал других, даже когда его считали другом или членом семьи. Позиционировал себя вне этого мира и действовал исключительно в собственных интересах… до появления Лунной девушки.
Его с ней отношения — не дружеские, не семейные, что-то более примитивное. Если два индивидуума могут составить стаю, тогда он и Лунная девушка — волки, хотя более ужасные, чем настоящие, потому что последние убивают только для того, чтобы утолить голод.
Он одевается, не отрывая от нее глаз, потому что зрелище это не менее эротично, чем стриптиз. Даже грубая материя скользит по ее конечностям, как шелк, а в каждой застегнутой пуговице — обещание снова расстегнуться.
Их куртки висят на колышках, вбитых в стену: лыжная — его, черная кожаная, отделанная овчиной, — ее.
Когда они выходят из дома, в бесцветной ночи, под луной, ее светлые волосы становятся платиновыми, а глаза (бутылочно-зеленые при свете лампы) — ярко-серыми.
