В телевизоре появляется новый голос — Харви:
«Нельзя позволять Мартину Мартину клеветать на людей по собственному усмотрению. На улицах наших городов наблюдаются акты самосуда, которые вершат самопровозглашенные «комитеты бдительности». Кого он обвинит следующим? И за что? Не так должен действовать закон в этой стране».
«Но, возможно, предсказания Мартина Мартина, или его утверждения — называйте их как хотите, — оказываются правдой?» — спрашивает корреспондент.
«У нас в стране есть система правосудия, основанная на фундаментальном праве гражданина предстать перед судом равных ему, а не подвергаться обвинениям в преступлениях без всякого расследования, без каких-либо улик или без принятия во внимание смягчающих обстоятельств. У нас не такое общество. И я надеюсь, наши граждане не стремятся к таковому. Отвратительно видеть, как из-за сплетен какого-то телевизионного парапсихолога-самоучки убивают людей, и позвольте мне напомнить вам, что именно это мы и видим. Необходимо немедленно прекратить этот распространившийся по всей стране хаос, причина которого — безответственное и откровенно безумное поведение. А главных его зачинщиков — я имею в виду Мартина Мартина и его пособника Дэвлина Уильямса — необходимо немедленно остановить. А этому спятившему меньшинству, которое считает Мартина Мартина чем-то вроде мессии, хорошо бы внимательно посмотреть на результаты деятельности Мартина Мартина, на все это насилие и ненависть, которые он высвободил. Им следует спросить себя, неужели это именно то общество, членами которого они желают быть. Чего-чего, а уж сумасшедшего экстремиста, на весь мир распространяющего вздор и чепуху, нам совсем не нужно».
Голоса из телевизора начинают затихать, а я вдруг Вижу весь этот бардак и хаос, о котором они говорят. И все это набирает силу, как мощный музыкальный фрагмент в конце какой-нибудь киношной автомобильной погони, когда все скрипки, трубы и барабаны оркестра визжат, воют и грохочут так, что твои нервы натягиваются, как струны, и ты стискиваешь подлокотники кресла побелевшими от напряжения пальцами.
Мои глаза закрыты, но я Вижу, что происходит по всей этой гребаной стране. И я чувствую запах: вонь, поднимающуюся над старушкой Англией, — отвратительный чад горящей резины и горящих автомобилей с разбитыми стеклами, из-под которых начинает выбиваться огонь. Сейчас там темно, но города освещены оранжевым заревом. Оранжевый свет идет от уличных фонарей и светофоров на дорогах, оранжевый свет идет от языков пламени, танцующих на стенах подожженных зданий. Витрины магазинов разбиты, и в них, как крысы, бегают туда-сюда люди, ворующие все, что попадется под руки. Полицейские вертолеты кружат в воздухе, освещая ярким белым светом людей, суетящихся на улицах и ныряющих в магазины. И из своих вертолетов полицейские кричат через мегафоны: «Оставайтесь на месте, не двигайтесь!» и тому подобное. Но на них никто не обращает внимания, а некоторые даже останавливаются и, ухмыляясь, показывают полиции средний палец, как бы говоря: «Отвалите, гребаные копы!»
Разъяренные толпы громят все подряд — магазины, рестораны, бензоколонки. Растут толпы вокруг домов, где, как считают люди, живут всякие странные личности и извращенцы. И эти толпы растут за счет тех, кто чует всю эту почти электрическую напряженность в воздухе, кто обожает волнения и беспорядки. Они вышли на улицы, чтобы воровать, громить, избивать. Они пытаются опрокинуть полицейские фургоны, они поджигают машины на стоянках, они бьют окна только потому, что под рукой оказываются камни, а на глаза попадаются окна, в которые их можно бросить.
Я Вижу какого-то старика. Его лысая голова в крови, кровь большими каплями капает на его белый халат. Он метет осколки стекла, усыпающие пол в его магазинчике. Его лицо печально. Он — аптекарь. Но его аптека больше уже не откроется никогда, и он больше не будет аптекарем. Метатели камней уже ушли и теперь громят магазин дальше по улице. Они просто балдеют от всего этого. Это лучшая ночь в их жизни.
Я снова беру телефон. Я набираю девять один один.
— Служба спасения. Какая помощь вам требуется? — отвечает мне женский голос.
— Меня зовут Мартин Мартин, — говорю я, и слова вылетают совершенно бесконтрольно, как очередной заряд блевотины.
— Служба спасения. Какая помощь вам требуется? — повторяет голос на другом конце.
— Много происшествий сегодня, да? — говорю я и нажимаю кнопку отбоя.
А потом Дэвлин издает свой крик. Свой предсмертный крик. Я вижу маленькое отверстие в лобовой стекле — это отверстие пробила пуля. Дэвлин падает вперед и выпускает из рук руль. Я весь сжимаюсь, готовясь к тому, что, как я знаю, вот-вот произойдет.
Наш фургон резко виляет влево, а потом, как бешеный, рвется вправо. Раздается грохот удара — БАМП! — мы бьемся о разделительную полосу. Потом наступает мгновение покоя — фургон в буквальном смысле парит в воздухе, двигатель ревет, колеса крутятся, потеряв сцепление с асфальтом. Потом — еще один удар. Фургон с грохотом надает на бок, и все телевизионные экраны мобильной телестудии Дэвлина разлетаются вдребезги. Я чувствую, как фургон кувыркается, потому что стекло разбитых экранов летает повсюду и режет мою плоть тысячами крошеных острых лезвий. Меня кидает из стороны в сторону, как какую-то гребаную тряпичную куклу. Я больше не могу управлять телом Мартина Мартина — его швыряет о стены, полосует осколками и рвет, к черту, на мелкие куски. Я не чувствую боли. Я расслабляюсь и не пытаюсь сопротивляться тому, что на меня надвигается. Так, например, расслабляются, когда прошла грозовая туча и выходит солнце.
Все эти чертовы дыры. Дыры в головах, оставленные чертовыми пулями или лопатой. Сливные отверстия, через которые бежит время, будто смерч на море, засасывая дома, машины и людей, как и меня — гребаного Дженсена — вместе с собой, заглатывая их всех, будто огромный жадный монстр. Сливные отверстия, похожие на отверстие в моем гребаном «дерма-душе», из которого вода вытекает, вместо того чтобы туда втекать, и затопляет мою шикарную квартиру и гробя, на хрен, мою жизнь. Они все как большие потайные дыры во времени. Будто время — это огромный кусок сыра размером со вселенную, а я ношусь внутри, словно мышь. И я даже не знаю, в каком месте я высунусь в следующий раз.
В общем, когда я высовываюсь на этот раз, солнце светит мне прямо в лицо. Его лучи очень теплые. Может быть, даже слишком. Кожа на лице горит и натянута на скулах, как кожа на барабане.
Именно это я чувствую в первую очередь — жаркое солнце и туго натянутую кожу. Потом я чувствую свои челюсти. Они болят. Я чувствую, как кровь толчками пульсирует в них. И каждый такой толчок болью отдается в глотке.
