— У меня кружится голова, — прошептал Монктон Мильнс.
— Не только у тебя, — ответил Бёртон. — Кроме того резонанс пробудил к жизни до того спящую часть человеческого мозга — медиумные способности. Такова графина Сабина и эта русская женщина, Елена Блаватская.
— Та самая, которая в прошлом году уничтожила развратников?
— Она самая. Она украла два камбоджийских камня и, используя их, заглянула в будущее.
— В наше или другое?
— Наше. А там, в этом будущем, в 1914 году другой русский, Григорий Распутин, смотрел назад, на нас.
— Почему?
— Он предвидел, что Великая война, бушевавшая в его время, приведет к разорению и смерти его любимой России. Он решил посмотреть на события, приведшие к конфликту, и нашел их здесь, в 1860-ых.
Монктон Мильнс прищурил глаза и посмотрел на друга.
— Ты имеешь в виду нашу роль в американской войне?
— Нет. Мировая война столкнет нас с объединившимися немецкими государствами, так что, по-моему, недавний исход евгеников в Пруссию, который возглавили ботаник Ричард Спрюс и мой бывший коллега Джон Спик — вот искра, которая зажгла пламя.
— И этот парень, Распутин, заметил перебежчиков за работой? С какой целью?
— Он сделал намного большее. Он завладел сознанием Блаватской и, используя его, украл остальные камбоджийские камни и добыл южноамериканский из-под дома Тичборнов, таким образом опять изменив историю. Усилив при помощи камней свое месмерическое воздействие, он заставил рабочие классы восстать. Он намеривался — не больше ни меньше! — полностью уничтожить Британскую Империю, чтобы объединенная Германия могла выиграть Мировую войну против нас без помощи России. Как только этот кошмарный результат был бы достигнут, Россия напала бы на Германию и сокрушила ее.
— Черт побери!
— Блаватская не выжила, и заговор провалился, — продолжал Бёртон. — Я вызвал смерть Распутина в 1914-ом, за два года до его гибели от рук убийц. История опять оказалась на развилке, хотя настоящее раздвоение произойдет только через сорок один год.
Монктон Мильнс напряг челюсть и сжал кулаки. Выдохнув, он потянулся за бокалом, одним глотком опустошил его и опять наполнил. Он весь дрожал.
— Клянусь громом! — прошептал он. — Я действительно верю во все это. И где сейчас находятся камбоджийский и южноафриканский камни?
— Южноафриканский разбился на семь фрагментов, когда я победил Распутина. Они находятся у Пальмерстона. Камбоджийские вмонтированы в вероятностный калькулятор Бэббиджа.
— Неужели? И для чего?
— Во время заговора Тичборна мне помогал философ по имени Герберт Спенсер. Он умер с камнями в кармане, и его сознание запечатлелось на них. В свое время Чарльз Бэббидж создал устройство, предназначенное для работы с запечатленным в камнях сознанием. Мы вставили в него камни и поместили в моего механического слугу. Таким образом, Герберт Спенсер ожил, хотя и в форме механизма. Насколько я знаю историю нагов, сознание рептилий осталось в камнях, и Герберт может ощущать их. На самом деле я тоже, но очень смутно. Наги приходят ко мне во сне и уходят, говоря одно единственное предложение: «Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы». Именно эта мысль вела меня во время последней схватки с Распутиным.
Монктон Мильнс опять потер лицо и опять размазал грим Арлекина.
— Итак, остался ненайденным только африканский алмаз, и Пальмерстон послал тебя за ним?
— В точности. Это последний целый камень, и он должен быть могущественнее, чем его расколовшиеся двойники. Он собирается использовать Глаза и развязать тайную войну с Пруссией при помощи ясновидения, пророчества и медиумных убийств. Его цель — не дать Бисмарку объединить Германию. Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы эта экспедиция вообще не состоялась?
Он получил слабый кивок.
— Да, — раздался тихий шепот. — Вероятно ты не хочешь дать в руки Пальмерстону такую силу. Бог мой, тогда он сможет манипулировать всем миром!
— Именно это и собирались сделать Дарвин, Гальтон и их сторонники.
Монктон Мильнс какое-то время разглядывал друга.
— Клянусь святым Иаковом, не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, Ричард. Что ты собираешься делать?
Бёртон пожал плечами.
— Я должен достать камень хотя бы для того, чтобы он не попал в руки пруссаков. Я чувствую, что мой бывший партнер, Спик, тоже собирается за ним, на деньги Бисмарка. Но что я буду делать, если завладею им — не знаю. Есть и еще одно затруднение: в 1914 году у Распутина был именно африканский камень — с его помощью он исследовал прошлое. Так что я знаю, что мне суждено найти его, после чего он каким-то образом окажется в России.
Несколько минут они сидели в молчании, потом Бёртон прошептал:
— Я чувствую себя проклятой маленькой пешкой на гигантской шахматной доске.
Монктон Мильнс стряхнул с себя невеселые мысли.
— Я верю в тебя, Ричард. Иди в Африку. Сделай то, что можешь. Ты найдешь ответ, я уверен.
Бёртон вздохнул и слегка дернул головой. Только сейчас он услышал жужжание разговоров и веселый шум, наполнившие Фрайстон. Он посмотрел на себя, перевел взгляд на дуга и внезапно хихикнул:
— Бисмалла! Король Шахриар из «Тысячи и Одной Ночи» обсуждает фантастические идеи с Арлекином. Что за чертова шутка!
Монктон Мильнс улыбнулся.
— Возвращайся к гостям. Расслабься. Наслаждайся. Я присоединюсь к тебе через несколько минут. Я хочу придти в себя.
Бёртон встал и подошел к двери. Задержавшись на пороге, он обернулся и сказал: — Если Пальмерстон узнает о нашем разговоре, меня бросят в Тауэр.
— Скорее в Бедлам, — прошептал Монктон Мильнс.
— Нет. У правительства есть тайные комнаты — и тюремные камеры — под Лондонским Тауэром.
Его друг вытянул руку, как если бы хотел защититься от королевского агента.
— Ни слова больше, прошу тебя! — крикнул он. — Моя емкость для разоблачений уже переполнена.
Бёртон отпер дверь и вышел из комнаты. Пройдя через холл, он вернулся к курительную.
— Эй, капитан, — тут же позвал его Шалтай-болтай. — Где твоя восхитительна домохозяйка?
Бёртон повернулся к пухлой сказочной фигуре.
— Это ты, Траунс?
— Да, и чувствую себя абсолютной задницей, но это была мысль миссис Траунс и не думаю, что стоило поднимать шум из-за этой ерунды, тем более, что я оставляю ее на столько месяцев. Но, скажу тебе, чертовски неудобно. Дьявольски тяжело даже поднести вилку к губам, про стакан с вином и говорить нечего.
— На твоем месте я бы не жаловался. Наоборот, скинешь фунт или два.
