— Не для тебя положено! Тронешь — самого съедят! — грозил ему Искрен, хоть и сам был голоден. — До дому бы добраться, а там уже мать тебя покормит… осиновым поленом поперек спины!
Они еще брели куда-то, но оба знали, что все бесполезно и к людям им сегодня не выйти. А может, и никогда-Внутри холодело от этой мысли, но, несмотря на всю очевидную тяжесть их положения, молодым здоровым парням не верилось, что все для них так плохо кончится и что по пути сюда они в последний раз видели небо и солнечный свет.
В простом лесу они давно уже наломали бы лапника, сделали бы лежанки или даже устроили бы шалаш под старой елью, набрали бы сушняка и развели костер, очертили бы заговоренный круг от всяких непрошеных гостей и без горя дождались бы утра. Но в Ладиной роще не то что ветки ломать — даже травинки сорвать нельзя, и те венки, которые на березах завивают девушки, они потом бережно развивают, стараясь не повредить даже листика. Здесь — дом богини, и люди входят сюда, благоговея и трепеща.
Быстро темнело, между белыми стволами заклубился туман. Земля вплывала в священную ночь пробуждения берегинь, туман прятал привычную действительность, и под ним роща неприметно и скрыто превращалась в иную страну.
Пробежал по вершинам ветерок — быстро, шаловливо, прошептал со значением, точно увидел кого. И Искрен сам схватил Будилу за плечо — тот в ужасе вздрогнул и застыл как вкопанный. Стало не до шуток друг над другом — им не было места в этой роще, и теперь только дурак вздумал бы храбриться.
В шорохе ветвей слышался отдаленный смех — тихий, неясный, бесплотный, не звук, а только тень звука. Он долетал из-за туманной завесы, из-за грани волшебной ночи: преграда между мирами делалась все тоньше и прозрачнее, вот-вот незримые ворота распахнутся и выпустят в земной мир тех, кто посещает его так ненадолго в эти светлые и свежие весенние дни…
Как во сне, Искрен сделал еще шаг, невольно ожидая, что и земли-то под ногами уже нет и с этим шагом он рухнет в какие-то непостижимые глубины. Впереди виднелась громада старой дуплистой ивы, в этот час похожая на причудливое жилище какого-то нечеловеческого существа. Широкая длинная старая ветка, почти боковой ствол, тянулась вдоль земли на высоте плеч, и на ней висели две вышитые рубашки. В густых сумерках они казались живыми — вот-вот оживут, соскочат наземь и примутся вертеться и плясать…
За ивой поблескивала широкая темная вода. Вилино Око было совершенно тихим и гладким, но и в этой его тишине мерещилась потаенная, полная скрытого значения и готовая проявить себя жизнь. Что-то зрело там, под темной поверхностью, — священное озеро и было теми воротами, через которые дочери Даждьбога попадают в земной мир, чтобы два месяца до Купалы плясать на полянах и орошать нивы росой из турьих рогов, а в Купальскую ночь растаять росными облачками над полями ржи.
Идти еще куда-то разом расхотелось — у обоих парней подкосились ноги. Не в силах выносить близость молчаливого озера, они ушли с берега и сели под кривой, неуклюжей березой, на которой не висело ни одного подарочка. Может быть, это неказистое дерево игривые росеницы обойдут своим вниманием и не заметят под ним нарушителей запрета?
— Березонька-матушка, укрой нас! — попросил Искрен и низко поклонился. — Пожалей нас, приюти до утра, не дай в обиду!
Березу невнятно шевельнула ветвями, и парни, приняв это за приглашение, повалились на траву. Оба чувствовали себя такими разбитыми, будто ходили без передышки целую неделю.
Было тихо, но сон не шел. В этой тишине ощущалось молчание живого существа, которое просто не хочет говорить, но видит и слышит все. На земле было холодно и жестко, туман навевал тяжелую, морочащую дрему. Шелестели березы, листочки и веточки перешептывались между собой. В облаках тумана меж стволов мерещилось движение, словно неясные фигуры на цыпочках перебегают от дерева к дереву, играют, дразнятся, морочат, а между тем подбираются все ближе и ближе…
Вышла луна. Роща затаила дыхание. От тишины хотелось зажмуриться, закрыть голову руками, зарыться в траву, забиться в ямку под корнями.
Первый лунный луч упал на поверхность озера. И в ответ тихая вода заколыхалась, в ней мелькнуло что-то живое — в одном месте, в другом. Крупные белые лебеди всплывали прямо со дна и друг за другом тянулись к берегу. В ночной тишине раздавался веселый звонкий смех. Белые птицы кружились по озеру, били крыльями по воде, осыпая друг друга брызгами, гонялись одна за другой, резвились, смеялись, радуясь новой встрече с земным миром.
Вот первая из птиц коснулась крылом берега, и на ее месте из воды вдруг встала девушка — высокая, стройная, белая, по колени окутанная мокрыми светлыми волосами, с которых обильным потоком струилась вода. В туче брызг выскочив на берег, она захохотала громко и победно, гордясь и радуясь, что первая из трижды девяти сестер-росениц завладела этим богатым, ярким, горячим миром. Она отбросила назад мокрые волосы, но вода все так же струилась по ее пышной груди, стройным бедрам и длинным сильным ногам, орошая всю траву вокруг и ручейками устремляясь назад в озеро. А навстречу им на песок уже выбралась вторая берегиня, неся с собой свою тучу брызг и свой каскад искрящегося счастливого смеха.
— Я первая, первая! — кричала одна, и другая плеснула на нее водой лебединым крылом, которое тут же превратилось в прекрасную белую и гибкую девичью руку, и только пара запоздалых перышек закружилась и пропала в брызгах.
Первая берегиня увернулась и бросилась бежать по берегу, вторая погналась за ней, и их смех взлетал к самым вершинам старых ив. А за ними все новые и новые белые птицы текли по волнам взбаламученного Вилиного Ока, и все новые девы выходили на берег.
— Ой, рубашечки! — с ликованием кричал звонкий голос. — Какая красивенькая!
— Это моя!
— Нет, моя! Я первая увидела!
— А я первая взяла!
— Отдай!
— Попробуй возьми!
Две берегини бегали вокруг старой ивы, вырывая одна у другой вышитую рубаху, уже совсем промокшую. Вдруг она с треском порвалась, берегини бросили обрывки на траву и расхохотались. Две или три их сестры уже взлетели на иву и качались на ветвях, так что на берег обрушился настоящий дождь, текущий с их волос, а одна завладела оставшейся на иве рубахой и вертела ее, прикладывала к себе то одной стороной, то другой, силясь сообразить, как с этим обращаться.
Искрен и Будила под своей березой слышали плеск, визг и смех, долетавшие от озера, разбирали голоса, красивые, но такие, что и не понять: то ли это девушки смеются, то ли птицы кричат. Голоса были звонкими, блестящими и холодными, как лунный свет. Вцепившись друг в друга, оба парня дрожали, не имея в голове ни единой мысли, кроме бессловесной мольбы: только бы их не заметили.
— Ой, кто это? — вскрикнул рядом с ними звонкий голос, полный любопытства и задора. — Смотрите, парень! Какой хорошенький!
Искрен завертел головой, пытаясь увидеть источник голоса, и первым делом обнаружил, что никакого Будилы рядом нет, что он цепляется застывшими руками в траву у корней березы, а в трех шагах от него стоит берегиня и ее горящие зеленые глаза смотрят прямо на него. Нечеловеческое совершенство этого стройного белого тела, лица, густых и длинных волос внушали разом восторг и резкое чувство ужаса, как будто от самого вида этой безумной красоты можно было умереть на месте. В ней играла и бурлила сила самой земли, пробудившейся весной для нового роста и цветения, и столкновения с этой силой человеческое естество не могло выдержать. Хотелось бежать от нее сломя голову и хотелось любоваться ею, пусть даже ценой жизни.
Искрен пошевелился, кое-как поднялся на ноги, цепляясь за березу: он знал, что надо бежать, но трава опутала ноги и не пускала.
— Какой миленький! — вскрикнул с другой стороны новый голос. Искрен обернулся, словно его дернули: пообок стояла другая берегиня, с волосами потемней и с голубыми глазами, так же ярко горящими в ночной темноте. Ее высокая пышная грудь вздымалась от бега и смеха, яркий рот приоткрылся, а глаза обшаривали его в радостном нетерпении, точно новую забаву. — Кудрявенький!
Она мягко протянула к Искрену руки, и невидимая сила вдруг мощно повлекла его в ее объятия, голова закружилась, сознание стало меркнуть. Он забыл свой страх, забыл время и место и ничего не видел и не знал, кроме сокрушительной прелести этого стройного тела.
— Он мой! — крикнула другая берегиня. — Я его первая увидела!
— А я первая возьму!
— Я не отдам!
— А вот попробуй!
Искрен опомнился: да ведь сейчас они просто разорвут его пополам и бросят, как лоскуты рубашки! Чары ослабли, и он бросился бежать, не разбирая дороги. Он знал, что в этой роще он целиком в их власти, но ни о чем сейчас не думал, а только бежал, как зверь, спасая свою жизнь и рассудок. Обе соперницы со смехом и визгом мчались за ним, едва касаясь травы, то отставали, то опять нагоняли и тянули к нему руки, то даже чуть перегоняли и вдруг выскакивали из-за берез, звонко хохоча, когда он от неожиданности спотыкался и ударялся о деревья. Ему уже мерещилось, что их не две, а два десятка и они окружили его со всех сторон.
