Двор находился в глубоком трауре. Оплакивали юного графа, которого родители уже не надеялись увидеть живым. Заколдованный лес, думали они, навеки поглотил их сына. Для несчастной матери оставалось в этом мире единственное утешение — устраивать поминки по пропавшим детям. Она только что собиралась отслужить погребальную литургию в память о Рейнгальде, когда пришла радостная весть, всё изменившая в замке графа с быстротой, какой мог бы позавидовать даже знаменитый фокусник и иллюзионист Николини[20]. Всё вокруг заискрилось торжеством радости жизни. Через несколько дней почтенные родители наслаждались счастьем обнимать своих детей и внуков. Среди этого веселья, по поводу счастливого возвращения детей, не забыли отпраздновать и бракосочетание Рейнальда с прекрасной Хильдегард. Целый год прошёл в веселье и забавах, пока наконец принцы не решили, что от слишком долгого безделья можно растерять былую силу и отвагу, да к тому же в резиденции графа стало слишком тесно от такого большого придворного штата.
Три зятя вместе с семьями стали готовиться к отъезду. Рейнальд больше не покидал родителей и, когда пришло время, как благочестивый сын закрыл им глаза. Альбрехт-Медведь вступил во владение Асканией и основал там город Бернбург; Эдгар-Орёл отправился в Гельвецию[21] и у подножия высоких Альп построил на берегу безымянной реки город Арбург. По имени этого города впоследствии была названа и река. Уфо-Дельфин предпринял военный поход в Бургундию, овладел частью этого государства и дал завоёванной провинции имя — «Дельфинат». Назвав так города и владения в память о заколдованном лесе, три принца изобразили на своих гербах сохранившиеся и по сей день символы: медведь в золотой короне украшает герб города Бернбурга, орёл — Арбурга, дельфин — провинции Дельфинат.
Что касается драгоценного крупного жемчуга, которым на торжественных балах украшает себя весь Олимп земных богинь, принимая его за восточное украшение, то на самом деле он лежал когда-то на дне пруда в завороженном лесу, потом был уложен в три полотняных мешка, откуда и разошёлся по всему свету.
(Гравюры — Л. Рихтер)
Граф Гундерих из Брабанта, по прозвищу «Друг Попов», жил во времена Крестовых походов и отличался такой примерной набожностью, что мог бы, пожалуй, заслужить имя святого с не меньшим на то основанием, чем император Генрих Хромой. Его замок больше походил на монастырь: не было там слышно ни звона шпор, ни ржания коней, ни бряцания оружия, — лишь только молитвы благочестивых монахов да удары серебряного колокола то и дело звучали в просторных дворцовых залах. Граф не пропускал ни одной мессы, принимал участие во всех процессиях, шествуя всякий раз с освящённой восковой свечой в руке, и совершал паломничество ко всем святым местам, какие только находились на расстоянии трёх дней пути от его замка, получая там отпущение грехов. Всё это позволяло ему поддерживать свою совесть в таком чистом виде, что никакое, даже самое малое греховное дуновение не могло её запятнать. Но при всём его душевном спокойствии, хотя он и владел большим состоянием и рентой, у него на сердце не было полного удовлетворения, ибо его брак оставался бесплодным. Граф принимал это как божье наказание за то, что его супруга была, по его мнению, слишком склонна к мирским развлечениям.
Графиню искренне огорчало такое заблуждение благочестивого супруга. Святость и впрямь не была ей свойственна, и всё же она никак не могла взять в толк, чем заслужила такое наказание, — не может же плодовитость быть наградой за женские добродетели… Однако постом и умерщвлением плоти графиня не забывала умилостивить Небо на случай, если предположение мужа не было лишено оснований. Но никакие посты и покаяния не помогали.
Случилось так, что епископ Регенбургский Альберт Великий[22], направлявшийся по приказу Папы Григория Х на церковный собор из Кельна в Лион, проезжая через Брабант, заглянул к графу, всегда принимавшему духовенство с гостеприимством, не знающим границ. Граф встретил гостя, как подобает его положению и духовному званию, и заказал ему мессу, заплатив за неё сто золотых. Графиня, не желая отставать в щедрости от супруга, тоже заказала мессу, заплатив за неё столько же, и попросила досточтимого доминиканца исповедать её. Она откровенно призналась в своём бесплодии и ушла, утешенная им. Альберт запретил духовной дочери посты и покаяния и прописал ей и её мужу питательную диету, пророчески пообещав, что прежде чем он вернётся с собора, тело её будет благословлено плодом. Пророчество сбылось. По возвращении из Лиона, Альберт увидел на руках обрадованной графини, благодарившей всех святых за избавление от позора, очаровательную девочку — милое подобие матери. Граф Гундерих, правда, предпочёл бы наследника мужского пола, но маленькое создание было так мило и так ласково и невинно улыбалось отцу… Он часто брал девочку на руки, испытывая при этом ни с чем не сравнимую радость. В полной уверенности, что это благословение вымолил ему у Неба благочестивый Альберт, граф осыпал его благодеяниями и в день отъезда преподнёс великолепное церковное облачение, какого не найти и в гардеробе архиепископа в Толедо. Графиня попросила Альберта благословить её дитя, и тот сделал это с такой готовностью и таким участием, что придворные сплетники получили повод позлословить о происхождении малютки и о возможном заблуждении генеалогов на этот счёт. Однако отец не придавал значения этой болтовне и сохранял полное добродушие.
Альберт Великий был странным человеком, и его современники относились к нему по-разному. Одни принимали его за святого, другие — за чернокнижника и заклинателя бесов. А некоторые считали его высокообразованным философом, проникшим во все тайны природы. Ещё он мог творить чудеса и удивлять ими всех. Так однажды, в один из зимних дней, когда император Фридрих II выразил желание посмотреть искусство Альберта, тот пригласил его на завтрак в свой монастырский сад в Кельне на Рейне и показал ему зрелище, не имеющее себе равных. В саду полным цветом цвели роскошные гиацинты и тюльпаны; некоторые фруктовые деревья ещё цвели, на других уже зрели фрукты; в кустах пели соловьи и малиновки, а высоко в небе вокруг монастырских башен носились и весело свистели ласточки. Когда император вдоволь насладился этим зрелищем, Альберт подвёл его вместе с придворными к балюстраде, увитой виноградными лозами, и вручив каждому гостю по ножу, предложил им срезать по зрелой кисти винограда, но не раньше, чем он даст знак. И вдруг исчезло обманчивое видение и оказалось, что каждый из присутствующих схватил свой собственный нос и, приставив к нему нож, приготовился отрезать его. Эта шутка так развеселила Фридриха, что он долго трясся от смеха, держась за своё царственное брюхо. Право, ни новоявленный профессор Пинетти, ни Филадельфийский Иуда[23] не могли бы сравниться с мастером на все руки — Альбертом, если только этот случай действительно имел место. Когда достопочтенный доминиканец, благословив маленькую Рихильду, собрался уезжать, графиня попросила его оставить дочке на память какую-нибудь реликвию — божьего агнца[24] или амулет. Альберт ударил себя по лбу и сказал:
— Вы напомнили мне, благородная графиня, а я совсем упустил из виду, о подарке для вашей дочки. Скажите точно, в котором часу девочка первый раз огласила комнату своим криком, и оставьте меня одного.
Девять дней, запершись в уединённой келье, епископ усердно трудился над созданием такой вещи для маленькой Рихильды, которая напоминала бы ей о нём. Закончив своё творение, Альберт нашёл, что оно удалось, и незаметно для посторонних глаз принёс его гостеприимной хозяйке. Он поведал ей о добродетелях и скрытом действии этого хитроумного подарка и попросил графиню, как только её дочь подрастёт, рассказать ей о его достоинствах и показать, как с ним обращаться. Тепло простившись с хозяевами, Альберт Великий уехал.
Графиня, которой чудесная вещь доставила большую радость, спрятала её в ящик стола, где хранила драгоценности. Её муж, Гундерих, прожил ещё несколько лет в уединении, скрываясь от мира у себя в замке. Хотя он и основал много монастырей и часовен, но большую часть ренты завещал любимой дочери, ибо лен после его смерти должен был перейти агнату[25]. Почувствовав, что конец его близок, граф велел одеть себя в монашеское платье и умер в нём, исполненный надежды, что заслужил на это право в вечной жизни.
Графиня перебралась в один из женских монастырей, служивших убежищем для вдов, и посвятила себя воспитанию дочери, которую хотела вывести в высший свет, как только та достигнет совершеннолетия. Но, прежде чем осуществились её мечты, к ней подоспела смерть. Фрейлейн к тому времени едва исполнилось пятнадцать лет, и она только вступала в пору цветения. Добрая мать близко к сердцу приняла преждевременную разлуку с Рихильдой, в которой надеялась ещё раз пережить свою молодость, но увидев, что её час пришёл, мужественно покорилась непреложному закону Ветхого Завета и приготовилась к смерти. Она позвала дочь и, заставив её осушить слёзы, сказала, прощаясь:
