Она резко отводит мою голову назад и читает все нескромные мысли у меня в глазах. Чертовка! Она специально соблазняет меня, зная, что я ничего не смогу с ней сделать сейчас. Гибкое тело легко ускользает из моих объятий, дразня кажущейся доступностью. Серебристый смех. Я догоняю ее уже в доме… Она резко отталкивает меня обеими руками. Потом быстро прижимается ко мне животом, и, чувствуя мое желание, горячо шепчет прямо в ухо: «Мой победитель!»
Серебристый смех тает в соседней комнате. Ах, когда же уснет сын?! Жизнь дала нам еще одну, последнюю ночь. Или не последнюю?
Ответить на этот вопрос я не успеваю. Сверху, со второго этажа, перепрыгивая через ступеньки, с радостным криком бежит Дэн. Он с размаху бросается мне на шею и говорит, говорит:
— Пап, а мы с мамой сегодня весь день смотрели новости. Я в садик не ходил. Мама сначала очень волновалась, очень-очень, особенно когда рассказывали про воздушные бои. А потом там начали говорить про… как это… ск… скр… пиона, который сумел уничтожить четырех противников, так мама даже подпрыгнула от радости и хлопала в ладоши. Ты представляешь? Она у нас как ребенок…
И смех и грех. Прижимаю его к себе, и приятное тепло разливается внутри. Разве что-то еще нужно для счастья? По-моему этого более чем достаточно — знать, что тебя любят и ждут, знать, что за тебя так переживают. Нет! Еще для счастья надо, чтобы это было навсегда.
— Папа, — шепчет на ухо сын. — Я знаю страшную тайну. Мама не говорит мне, думает, что я маленький, что не догадаюсь. Но ты скажи мне, а? Я ведь уже большой! Скажи! Скорпион — это ты?
У меня не хватает сил, чтобы ответить. Просто молча киваю. В дверях гостиной, прислонившись к косяку, стоит Мария. Но Дэн не видит матери, он говорит все громче и громче:
— Папа, так ты герой? Герой, да?!
Грустно качаю головой.
— Нет, малыш! Мне просто повезло сегодня.
— А завтра тебе тоже повезет?
— А что будет завтра, не знает пока никто.
— Папа, а почему у тебя на самолете нарисован этот… скр-пион.
— Скорпион.
— Ну да, скрпион.
Смотрю на Марию. Она тоже ждет ответа, хотя знает, что я могу сказать… Надо ли это пятилетнему пацану? Смотрю в ее глаза. Мария ждет моего решения. Надо!
— Понимаешь Дэн, есть такое поверье. Скорпион никогда не проигрывает схваток. Последним ударом он убивает себя. У него острое жало, которое скорпион вонзает себе в спину а потом пускает смертельный яд.
Долгое молчание, испуг в детских глазах. Потом он бросается мне на шею, все так же молча, и крепко-крепко обнимает меня руками.
Вот так вот, малыш. Я бы и рад рассказывать тебе только детские сказки, но, к сожалению, не мы придумали этот мир. Мы можем лишь приспособиться к нему, чтобы выжить… Расти мужчиной, малыш.
* * *
Перелом стал отчетливо виден уже на следующее утро. Мы еще только взлетели, вошли в зону боевых действий, и тут же, даже без 3D-аналитики заметили, что противник испытывает огромные проблемы в управлении своими самолетами. Временами смертоносные птицы замирали на месте или начинали выписывать непонятные кренделя, временами просто не выпускали ракеты в тот момент, когда атаковать было удобнее всего. Это даже не напоминало дуэль или обычный бой, а скорее, походило на избиение беззащитного стада.
Да, Равия никогда не отличалась мощной промышленностью. Мы не смогли построить столько самолетов и танков, сколько наш противник. Если рассуждать логически, то мы должны были проиграть эту войну. Но наша страна всегда отличалась тем, что в ней было полно непризнанных гениев, ученых-одиночек. И теперь я точно знаю, почему современные войны не выигрывает авиация. Их выигрывают не танки, не механические солдаты-убийцы, против которых не устоит ни один спецназовец прошлого. Нет. Современные войны выигрывают головы. Мозги. Уж чем наша страна всегда была богата, так это мозгами.
Я не знаю, кто и как сумел проникнуть в их сеть обмена информацией и что там сделали наши умельцы — то ли заразили управляющую систему вирусами, то ли просто замкнули потоки данных не на те контуры, но я видел результат: самолеты противника начинали метаться из стороны в сторону, подставляясь под удар, будто ими управляли зеленые курсанты. Временами «тарелки» врага сбрасывали весь оружейный запас одним залпом. Это выглядело как красивый фейерверк — залп современного ударного самолета из всех видов бортового оружия. Красиво, немного напоминает новогоднюю елку. Надо только не подставиться под удар. И все. Все!
Я даже не считал, сколько самолетов завалил за то утро. Любая информационная система может быть восстановлена, это я твердо знал. Нужно лишь время. И пока враг восстанавливает средства связи, я должен уничтожить как можно больше техники, извести их материальный ресурс.
Я не ведаю, сколько у меня еще есть времени. Час? Два? Сутки? Как быстро они смогут наладить системы обмена данными, как скоро их оперштаб восстановит полный контроль над ситуацией. А пока — взмокшая спина, пот на лбу, течет по глазам. Вираж, еще вираж. Залп! Новый разворот. Залп! Зайти сверху контроль, залп! Еще одна тарелка уходит вниз по крутой траектории. Сколько у них там осталось? Успеть бы…
Перекурить некогда. Залп. Кажется, теперь я понимаю, что должен чувствовать летчик, выполняющий по десять боевых вылетов в день. Из кабины на землю — размяться, отлить, попить воды, погрызть галету — не лезет в горло — черт с ней, в кабину. Заправка, новый боекомплект… Мотор!
Мне бы отлить тоже. Да некогда. Залп. Сколько это будет продолжаться? Это не день, а какая-то Варфоломеевская ночь. Тотальное бедствие. Хорошо, что не для нас. Еще залп! А черт, вот и моя машина повреждена, как обидно! Нельзя было стрелять с такой дистанции, осколками повредило тяги управления, клинит движок. Обидно! Не удалось закончить день с сухим счетом.
«Потеря контроля! Ваша машина уничтожена!»
— Пошел вон, баран, сам знаю.
Перекурить добежать до гальюна, не говоря уж о том, чтобы пожрать, — некогда. Снова туда, наверх. Старт!
Я не помню, сколько самолетов потеряла авиация противника в тот день. Ничего не помню. К вечеру остались лишь красные круги перед глазами, круги, из-за которых уже не видно было неба. Небо стало красным. Разве небо бывает красным? Такой бывает кровь. И еще — огонь. Сегодня мы сотворили преисподнюю…
Все! Руки сами свалились со штурвала. Пить…
— Капитан Попов, вас вызывает полковник Грудин, — мелодично пропел коммуникатор.
Какой у нее красивый голос…
Хочу послать ее куда подальше, но пересохшее горло не слушается. Попить бы, да вода в бортовой фляге давно кончилась. Надо попытаться сказать главное:
— Не вылесс-ти… с капины..
Помню, техники вынимали меня из кокпита. Помню, поставили на ноги. Дальше ничего не помню. Очнулся ночью, в полной темноте. Рядом сразу увидел две яркие звезды — глаза Марии.
— Привет! — прохрипел я и попытался улыбнуться — Как дела?
— Лежи, орел! — она тут же закрыла мне ладонью рот. — Молчи. Тебе надо лежать и восстанавливать силы. Так сказал врач.
Я тихонько куснул ее ладонь, и она, ойкнув, отдернула руку.
— А немного секса с молодой красивой девушкой доктор мне не прописал?
— Прописал, прописал, — горько вздохнув, отвечает она. — Через полгодика.
— А что так? Можно бы и раньше…
— Да где ж ты ее возьмешь, молодую и красивую?
— Дык и вы, милочка, сгодитесь на такой случай.
— Я замужем, пилотик, — лукавый взгляд из-под длинных ресниц. Мария откидывает пушистые волосы в сторону. Замирает, выгнувшись. Она любит такие игры. И точно знает, что надо сделать, чтобы свести меня с ума.
— И что, никогда не изменяли мужу, девушка? — я еще держусь.
— Никогда!
— Да вы сама невинность! И как же это вам удается?
— Так было б с кем! — возмущение выглядит живым и естественным.
— Ну, со мной, например.
— Вот с этим бесчувственным телом?! Что уже несколько часов валяется возле меня в постели, как полено?
— Ах ты… — делаю резкое движение, чтобы поймать ее. Мария, смеясь, ускользает из моих рук. В глазах красные круги. Сознание уплывает.
Пожалуй, кое в чем доктор был прав. Не через полгодика пораньше, но явно не сейчас. Провал. Темное бездонное небо, и я стремительно несусь по нему навстречу одинокой палящей звезде. Яркий факел на стремительно чернеющем фоне… Я — самолет, мои руки выросли, отвердели и превратились в крылья. Неужто это и есть счастье? Глаза слезятся от сумасшедшей скорости. Я уже не вижу звезду, я только чувствую ее безумный огонь где-то впереди. Человек не может быть самолетом. За все надо платить… Яркий факел звезды превращается в черноту бесконечности огонь, черный холодный огонь затягивает меня в огромную воронку…
И только тут я успеваю вспомнить, что не спросил Марию, как дела на фронте. Чем закончился день?
