«Дать бы этому приблуде по шее! – мечтательно подумалось ему. – И плевать на самогонку, без домового как-нибудь управимся. Жили же без него как-то… И неплохо, между прочим, жили». Но вслух, понятное дело, ничего произносить не стал. Кошачье чутье подсказывало, что еще не время с воплями «выбирай, или он, или я!» гордо бить себя лапой в грудь. Для этого нужно точно знать, кого выберут, а тут ощущалась некая неуверенность.
– Действительно, Лика, шла бы ты спать…. – мягко мурлыкнул он.
Девушка вздрогнула, оторвала завороженный взгляд от упругих струй и только сейчас поняла, что хочет спать до рези в глазах.
– Пожалуй, вы правы, Дорофей Тимофеевич, – вздохнула она. – Чует мое сердце, завтра голова со строителями рано нагрянут, надо успеть выспаться.
Ни домовой, ни кот не стали разочаровывать девушку, что стройматериалы под ливнем уже намокли, а значит, завтра никакой стройки не будет. Зачем человека расстраивать на сон грядущий? Не ровен час, еще кошмары станут сниться.
Дежурившие под деревом мухоморницы к разгулу стихии оказались не готовы, их красные в белых крапинках шляпки совершенно не были приспособлены к обильным осадкам, поля их провисли и стали смотреться жалко. Белые платья намокли и обрисовали фигуры полупрозрачной тканью столь соблазнительно, что даже сидящий на дереве вампир ощутил в душе своей некое шевеление и заинтересовался. Оборотницы с визгом ринулись домой под неодобрительный отцовский окрик:
– Куда, девки дурные? Куда вас леший понес?
Но отцовское негодование не возымело никакого эффекта на стремительно улепетывающих девиц.
– Вот ведь курицы! – в сердцах хлопнул себя по ляжкам водяной. – Дождя они испугались! Небось не сахарные, не растают.
– Полностью с вами согласен, – доверительно сообщил Валсидал, успевший буквально стечь по стволу вниз. – Молодежь нынче пошла не та, никакого уважения к родителям. Вот вы им так кричали вслед, старались, наверняка их же пользу преследовали, а они… Неблагодарные!
Встретив неожиданную поддержку со стороны вампира, хозяин вод слегка опешил.
– А ты-то куда собрался? – нахмурил брови он, рассудив, что худосочная нежить слезла вниз уж точно не для того, чтобы сделать ему, водяному, предложение своей костлявой руки и редко бьющегося сердца.
– Так я того… не привык от счастья своего бегать, – нашелся Валсидал. – Лучше я его… этого… догоню.
И дунул в лес, не разбирая дороги, ломая ветви кустарника. Но определенно не в ту сторону, куда резво удалились предполагаемые невесты.
– Стой! Не туда! – крикнул было в спину несостоявшегося зятя водяной, но то ли не был услышан, то ли вопль проигнорировали. Второе более вероятно. – Ну вот, убежал, – расстроился отец многочисленных дочерей. – И этого проворонили.
– Да-а-а, – мечтательно затрепетала ресницами Маришка, которой вода была родной стихией. – А такой худенький был, беззащитный… милый… милый…
Над Хренодерками занималась заря. Уже пропели третьи петухи, голося кто во что горазд. Хозяйки начинали свои утренние хлопоты по хозяйству: доили коз, коров, кормили, поили, сыпали зерна птице. Приготавливая завтрак, нетерпеливо выглядывали на улицу – не пойдет ли мимо местный пастух Сенька, собирая стадо на выпас за окраиной села. Трава как раз подросла достаточно, чтобы коровам и тем более козам было что пощипать. Но напрасно томились в ожидании хозяйки и скотина. Сенька, паршивец, еще с вечера загулял в «Пьяном поросенке», да так и заночевал в стогу, не дойдя двадцати шагов до собственной избы. Его кинулись искать, но пастух дрыхнул без задних ног и на вопли односельчан не отзывался. Надсадно лаяли собаки, взбаламученные очередным утренним переполохом; кошки попрятались просто на всякий случай, так как за большинством членов этой хвостатой братии числился хотя бы один свежий грешок; обиженно мычали коровы, которые чуяли наличие свежей травы, но ее не получали; блеяли козы, кто по той же причине, кто просто из врожденной вредности.
Голова Хренодерок проснулся от невыносимого гвалта, с трудом разлепил глаза и тут же вытаращил их на собственную жену, застывшую в изголовье с верной скалкой в руке.
– Доброго утречка тебе, Панас, – многозначительно поздоровалась она, из чего мужчина с тоской заключил: утро в Хренодерках выдалось точно недоброе.
– И тебе, жена дорогая, доброго утра, – жизнерадостно улыбнулся он, но наткнулся взглядом на сурово сдвинутые брови супруги, и улыбка увяла, словно вовремя не политые помидоры. – Что-то стряслось? – на всякий случай уточнил он.
– Конечно, стряслось. Сенька, покусай его клещ, опять куда-то запропастился, а больше никто не желает стадо на пастбище гнать. У всех самих забот полон рот, чтобы еще и скот пасти, – злобно сообщила Параскева, будто муж единственный, кто виноват в беспутном характере местного пастуха.
Но спорить с вооруженной скалкой женщиной, когда она пребывает в подобном состоянии духа, что дарить букет цветов разъяренной драконице – все равно не поймет, а последствия будут ужасны. Поэтому голова задумчиво почесал сначала лоб, затем так же философски поскреб взъерошенный со сна затылок и, наконец, изрек:
– Так Сарату можно мерина и собаку Сенькину выдать, кнут какой-никакой вручить. Пусть пасет себе, свежим воздухом наслаждается. Если до Больших Запруд съездил успешно, то уж и тут как-нибудь справится.
Параскева удивленно открыла рот… и закрыла. Идея мужа была практически гениальна. Тем более одним ударом убивалась сразу пара зайцев. С одной стороны, скот будет сыт. С другой, чем дальше Сарат будет находиться от Доненьки, тем лучше.
Параскева благодарно облобызала мужа, пребольно заехав ему позабытой скалкой, все еще крепко зажатой в руке, и умчалась прочь из дома, только взметнулась полотняная юбка.
– Лучше бы она за мной так ухаживала, чем за какой-то скотиной, – обиделся было голова, но передумал.
В конце концов, он взрослый, самостоятельный мужчина и даже в лесу может спокойно жить с неделю на подножном корме. Неужели в собственном доме не сообразит, как приготовить завтрак и накормить гостей, пусть и незваных, но целых четырех, к тому же магов. Преисполнившись гордости от подобного решения, Панас натянул порты, домотканую рубаху, сунул ноги в лапти и позвал:
– Доненька! Ксанка! Ареска! Третьи петухи пропели, а у нас еще печь не топлена!
Девчонки мигом скинули сон, встряхнулись, умылись, натянули кофты, юбки и заметались по дому тремя ошпаренными кошками, периодически оттаптывая пятнистой Муське то лапу, то хвост. Пришлось кошке спрятаться под печку от греха подальше, чтобы не затоптали вовсе. Завтрак гостям был подан в рекордные сроки. А сами маги подняты на ноги, чисто вымыты, причесаны раньше, чем даже успели толком продрать глаза. И вот уже с удивлением обнаружили себя восседающими за накрытым чистой скатертью столом, мучительно гадая, какого рода магией девицы при этом пользовались. Сам хозяин дома обстоятельно воссел во главе стола с видом императора, принимающего иностранных гостей из захудалых стран.
Не успел голова в соответствии с торжественностью момента произнести молитву, как на улице сначала дружно завыли собаки, затем хлопнула калитка. Вой сменился на надсадный лай, больше для проформы, чем реально угрожающий чьим-то пяткам. Затем дверь со стуком распахнулась, и в горницу рыжеволосым смерчем ворвалась Алкефа.
– Там!.. Там!.. – испуганно округляя серые глаза, заверещала она, и соблазнительные округлости грудей заколыхались в глубоком вырезе блузки, невольно приковывая мужской взор.
– Чего там-то? – заинтересовался Панас, в чьей голове явственно ударил похоронный набат дурного предчувствия.
– Там! – многозначительно ткнула селянка в сторону двери и еще больше выпучила глаза.
Панас поднялся из-за стола и теперь возвышался над перепуганной женщиной, как обозленная овчарка над перепуганным маленьким котенком, что красноречия ей, понятное дело, не прибавило.
– Говори толком, – предложил голова Алкефе. – Нечего кота за хвост тянуть.
Но женщина предпочла осуществить давнюю мужскую мечту: открывала рот, а звуков не издавала.
Ситуацию спасла Параскева. Раскрасневшаяся жена головы бежала всю дорогу от пастбища, на которое все-таки выгнали измученную ожиданием скотину, но в дом вошла степенно. Не к чему гостям-магам показывать несолидную для ее возраста и положения в деревенском обществе суетливость.
– Цыц, балаболка! – на всякий случай одернула она односельчанку, которая и без того молчала. – Дай кому-нибудь поумнее слово молвить.
От возмущения к Алкефе вернулся дар человеческой речи.
– Интересно, кому же это поумнее разрешено высказываться? – возмущенно уперла руки в боки она, отчего бюст ее стал казаться больше и как-то внушительнее, что ли.
