Вне себя от ужаса и ярости она толкнула это серое – и оно, как цунами, обрушилось Андрею на голову, сминая, скручивая, растворяя в себе.
* * *
Раньше, читая об убийцах, которые всегда возвращаются на место преступления, Настя считала их идиотами. Неужели не ясно, что, если не хочешь попасться, приходить туда нельзя? Теперь Настя понимала: они хотели быть пойманными. Они на самом деле искали наказания.
Иногда Настя думала пойти в милицию и сказать: я убила человека. Но что она могла добавить? Настя часами представляла себе допрос и свои ответы. Нет, я не знаю его фамилии, где он жил и где работал. Он был светлым эльфом Андриэлем, и этого в тусовке хватало. Да, глупо, но так уж вышло. Нет, я не помню как. Сначала я очень испугалась и разозлилась, а потом он стал холодный и неподвижный. Изломанный. Нет, я не знаю, куда делось тело. Вернее, знаю, но вы мне не поверите. Он остался в сером… И я не знаю, как это получилось, но точно знаю, что убила его. Сделайте что-нибудь со мной за это, иначе я сама…
Настя пыталась поговорить с мамой – но та, напуганная выражением ее глаз, отказывалась слушать и упрямо твердила, что ее дочь, умница и отличница, не могла сделать ничего плохого. Пыталась рассказать о случившемся друзьям, удивленным исчезновением новичка, – но не могла найти слов. Да и не поверили бы ей, решили бы, что Тави слишком вошла в роль, вот и выдумала страшноватую, но красивую байку. Настя как будто повисла в пустоте, где ее поступкам не было ни оправдания, ни осуждения, где ее действия ничего не значили – будто ее не существовало вовсе в этом мире, как не существовало больше славного парня Андрея.
Настя приходила к оврагу каждый день – за исключением пятниц, когда там собирались на игру ее бывшие друзья. Снова и снова часами сидела под старой березой. Той осенью шли затяжные дожди, мелкая тусклая морось сыпала с неба непрерывно, оседала на волосах и лишь потом проникала дальше, леденя кожу. Реальность плыла и теряла цвет, запах, звук – ни вскрикнуть, ни пошевелиться, как в дурном, медленном сне. Настя понимала, что сходит с ума, но приходила к оврагу снова и снова.
Серое было рядом. Она, наверное, могла шагнуть в него вслед за Андреем и разделить его участь. Но ужас перед этим выморочным пространством не позволял Насте сдаться под грузом вины. Она могла только заглядывать краем глаза – и вновь и вновь отшатываться в страхе и отвращении. Дождь мутнел и пах нашатырем. Совсем рядом…
– Рядом! – рявкнул кто-то поблизости, и Настя неохотно обернулась.
По дорожке по-над оврагом шла самая странная компания из всех, какие Настя встречала за всю жизнь.
Девушка в огненно-красной куртке, с отливающей медью косой до пояса, обмотанная винно-красным слингом, из которого едва выглядывало личико спящего ребенка. Настя моргнула, потрясла головой: нет, не показалось. В одной руке девушка держала поводья белой круглобокой лошади; с другой стороны у ноги шагала огромная белая собака. На фоне посеревшего парка красно-белая компания полыхала, как фейерверк, так что спутников этой безумной четверки Тави заметила не сразу, хотя именно поднятый ими шум вывел ее из ступора. Высокий мужчина с размашистыми движениями строго одергивал крупного, неестественно длинноногого щенка, заставляя его идти рядом, а потом жизнерадостно и громогласно заговаривал с девушкой. Та отвечала с улыбкой, совсем тихо, и даже непонятно было, к кому она обращается – то ли к мужу, то ли к ребенку. В ее голосе слышалась мягкая ирония. Говорили о чае. Господи, подумала Настя, внезапно очнувшись, живут же люди! Идут по парку с ребенком, двумя собаками и лошадью – лошадью, черт возьми! – и выбирают, какой чай заварят дома. Зеленый, или белый, или улун…
Она вдруг поняла, что страшно замерзла и дико хочет чаю. Простого, без затей, крепкого черного чаю… цейлонского. Чтоб отливал красным в керамической кружке, белоснежной внутри, разноцветной снаружи. Чтоб никаких тонких оттенков, никаких полутонов. Только яркие, чистые, почти детские краски.
Тем же вечером, едва добравшись до компьютера, она купила билет в Коломбо.
* * *
Отличная была идея, думала Тави, обводя тонкой кистью контур рыбы с веселыми человечьими глазами. Мама, конечно, слегка опешила, обнаружив, что дочь рванула в тропики не на пару недель в каникулы, как обычно, а посреди семестра и на неизвестный срок, но довольно быстро переварила эту новость. Настиной маме лишь чуть перевалило за сорок, она была красива, умна и вечно увлечена чем-то или кем-то страшно интересным. Настя никогда не была для мамы единственным светом в окошке: они не были особо близки. Поэтому, убедившись, что с дочерью все в порядке, мама оставила ее в покое, вполне довольная нечастыми разговорами по скайпу. Настя подозревала, что она даже рада была остаться в квартире одна.
Однако в последнее время что-то изменилось. Настя чувствовала невнятное давление, которое все усиливалось. Мама явно хотела, чтоб она вернулась, но никак не могла объяснить зачем.
Вчерашний разговор окончательно выбил Настю из колеи. Заново повторялась беседа, случившаяся сразу после ее отъезда, – но теперь в каком-то истерическом варианте. Мама не хотела слушать, не хотела слышать, не хотела ничего объяснять. Настя снова и снова пыталась выяснить, что же плохого в том, что она уехала из города. Учеба? Она взяла академический отпуск. Работа? Для этого ей нужен только Интернет и ноутбук, с работой все в порядке, да и с деньгами тоже. Тут Настя по детской привычке зажмурилась, чтоб мама не увидела по глазам, что она врет. Ну, почти врет. Не голодает же она… Опасности? Даже не смешно сравнивать маленький курортный поселок на тропическом острове с Новосибирском; возвращаться ранним зимним вечером из института было куда опаснее, чем шататься за полночь по ведущим к гостинице закоулкам.
Может, мама просто соскучилась? Да нет же: пару дней назад они созванивались по скайпу, и мама отключилась через десять минут, потому что накануне купила новый роман Кинга и отложила его на самом интересном месте… То есть все было как обычно. Она не заболела, не поссорилась с подругой или поклонником, никаких неприятностей на работе – Настя спрашивала уже наугад, пытаясь понять, что же случилось. Нет, помощь не нужна – все у нее хорошо, просто Настя должна вернуться домой. Должна, и все. Пытаясь понять, в чем же дело, Настя как будто билась головой об обитую ватой стену, а в трубке все чаще звучало – «все», «ненормально», «положено». Настя попыталась зайти с другого конца и снова объяснить, что от ее возвращения лучше никому не станет, а вот хуже – да, ей будет плохо, если она сейчас вернется домой, она не хочет, в этом нет никакого смысла. Простая логика. Иногда это срабатывало – а иногда нет, и тогда Настя чувствовала себя так, будто завязла в сюрреалистичном сне и никак не может проснуться.
На этот раз не сработало. От длинной тирады пересохло во рту. Настя, уже успевшая дойти от пляжа до кафешки и попросить жестами бутылку воды, едва не захлебнулась, услышав, что она просто малолетняя дрянь, возомнившая о себе черт знает что. Едва сумела сдержать горький смешок: ну конечно, теперь желание рвануть в дом, милый дом, должно проснуться как по волшебству. Ведь именно об этом мечтает каждый нормальный человек – чтоб его называли дрянью и указывали, где его место.
И когда Настя, растерянная и рассерженная, уже собиралась нажать на отбой, мама выдала последнюю новость, после которой оставалось только тихо сползти на ступеньки веранды и схватиться за голову.
* * *
С маминой сестрой Еленой нельзя было договориться, ее нельзя было упросить, объяснить, убедить в чем-то. В детстве Настя боялась ее до одури, да и сейчас общение с теткой вызывало у нее паралич. Это было стихийное бедствие, неумолимая сила, от которой невозможно укрыться. Елену интересовали лишь правила и приличия. Она могла говорить лишь о том, насколько хорошо ведут себя люди вокруг, и порицать тех, кто вел себя плохо. Она ругала Настю – постоянно, без перерыва. Ее любимым словом было «нельзя». Нельзя не доесть то, что лежит на тарелке, проваляться лишние пять минут в кровати, встать из-за стола, не доделав уроки, нельзя горбиться или размахивать руками. Маму Елена тоже все время ругала, но та почему-то снова и снова звала ее в гости. Настя спрашивала зачем, и мама отвечала – так положено, нехорошо поступать иначе… Кажется, именно тогда Настя возненавидела слово «положено». И как же она злилась на маму и как жалела о том, что ей почему-то приходится разговаривать с тетей Еленой. Ведь она уже взрослая. Могла бы просто спрятаться под столом.
Настя прекрасно помнила ночь, когда ее посетило озарение. Она вдруг поняла про тетю Елену все-все – и ужаснулась и обрадовалось одновременно. Стоит маме узнать, кто ее сестра на самом деле, и она поможет, встанет на Настину сторону. Вместе они смогут избавиться от страшной тетки. Но Настя уже знала: есть вещи, в которые мама просто так не поверит. Нужны были доказательства.
