Итак, кто не спрятался? Номер один — толстяк в синей майке. Сомлел на лавочке, пригретый майским солнышком. Неспешно потягивает пиво и потрошит пакетик с чипсами. И совсем не догадывается, что молоток, которым неумолимая судьба грохает по судейскому столу, завис над его головой и вот-вот обрушится на темечко. Чур, приговор в исполнение приводить буду я! Я уже ступил на тротуар, как толстяк вдруг поперхнулся, фыркнул, фонтаном разбрызгивая пиво, и закашлялся. Согнулся пополам, шея налилась кровью, бока трясутся в такт кашлю. Фу! Сейчас сблюет на песок, разотрет кроссовкой и поднимется с обгаженной скамейки, чтобы поискать себе новую. Необъятные ягодицы зажуют джинсы, а он этого не заметит. Так и подефилирует по аллее, вызывая злорадные смешки у сограждан. Нет, так не годится. Я же не просто билетик отдаю, я ищу себе замену. И, черт побери, пусть мой заместитель будет не лишен обаяния.
Смотрим дальше. Номер два — парень с шариками. Упс! — он уже не один. Рядом лижет мороженое похожая на подростка девчонка. И судя по его сияющему лицу — не просто коллега.
Номер три — бдительный мужик возле клоуна-батута. Отпадает. Этот от своего бизнеса даже пописать не отойдет. И правильно. Конкурентов полный парк и большинство из них не обезображено благородством. Ткнут клоуна ножиком — пиши пропало.
Под номерами четыре, пять, шесть, семь кучка спитых мужичков возле круглосуточного ларька. Одинаковые, как растущие на одной кочке поганки. Стоят смирно, чего-то ждут.
Ну и я подожду. Время еще есть. Кто же ты, мой незнакомый избранник? Мой брат-близнец, которому через каких-то семнадцать минут обрушится на голову неожиданное счастье. Какими словами ты встретишь свой выигрыш? Будешь ли на глазах у изумленных горожан вопить и прыгать, обхватив голову руками, или поймаешь удачу с молчаливым достоинством? Интересно, но не существенно. В конечном счете существенно лишь то, что это буду не я. Тьфу, что-то из меня патетика так и прет. Хотя, кому же еще этот жанр больше к лицу, нежели провидцам и вершителям судеб, в ряды которых затесался и я. Тьфу, опять! Тьфу! Тьфу!
Однако я увлекся. Упустил студента. Он проскользнул мимо и скрылся в подворотне. Ладно, фигня. Место оживленное, еще кто-нибудь подвернется.
Бабуля с тележкой, конечно, не годится. Хоть и шустрая. Про таких говорят — с двойным комплектом яиц. Мне не надо с двойным.
Мамаша с коляской. Глянула подозрительно, как рентгеном просветила. Я непроизвольно напрягся и выдавил на лицо наивную улыбку.
— Кретин! — прошипела мамаша и надменно прошла своей дорогой.
Ой, и чего это я… А хотя чему удивляться, если я восемь лет прожил с женским вариантом академика Павлова. Теперь рефлексы у меня — любая собака позавидует.
Слышь, собака, завидовать будем? Невесть откуда взявшаяся собака радостно лизнула мне ладонь и села напротив, виляя хвостом. Тоже на свободу вырвалась, сестренка. Длинный поводок чиркнул по луже и оставил на асфальте длинный змеиный след. Эй, подружка, где твой хозяин? А он молодой? Симпатичный? Ну, хоть чуточку? А за тобой придет? Собака счастливо взвизгнула и пересела поближе. Э, нет! Я тебе не хозяин. Пошла прочь, идиотка! Пошла! Вот здесь, возле плевательницы и сиди.
Что у нас на часах? Мать дорогая — осталось три минуты! К черту эстетику, побегу за толстяком. Черт! Толстяк уже ушел. Черт, черт, черт! Остались на песке ребристые следы от кроссовок и растерзанный пакетик. Над брошенной бутылкой кружит стервятником потертый алкоголик.
Так, спокойно! Без паники! Есть запасные варианты. Номер два привязывает к шарику длинную веревочку. Номер три соскочил с раскладного стула и пытается сдернуть за ногу безбилетного пацана. Номера четыре, пять, шесть и семь оживились и возбужденно загалдели, кого-то увидели. Ага, того самого стервятника. Наверное, именно этой бутылки им не хватало для своих скромных нужд.
Стервятник! Чем плох, черт побери!
— Эй, мужик! Да, ты, ты! Ну, блин, точно ты, больше же никого нет! Иди сюда. Да, не бойся, бить не буду, ну! Нет, денег не дам. И прикурить у меня нет. Да ладно, не говняйся, я тебе счастья отвалю.
— Убьешь что ли? — Мужик неспеша перешел через дорогу и посмотрел недоверчиво.
— Зачем? Убьют и без меня. Ну так как? Хочешь счастья?
— Это смотря какого. — Мужик сплюнул на асфальт.
— В смысле?
— Ну, счастье ведь разное бывает. Если еврейское втираешь — тогда лучше себе оставь. Относительного у меня самого навалом, — он погремел авоськой с бутылками. — Сиюминутное — за него и хабарика не дам, не проси. Женское — был бы милый рядом, ни к чему, сам понимаешь. А детское… Нет, это не счастье, это радость. Но тоже как-нибудь обойдусь.
Во дает! А он ничего, не дурак. И с чувством юмора у него порядок. И не беда, что страшненький, зато нестарый, лет тридцати пяти. Или сорока пяти? Сквозь следы разложения не разобрать. Ладно, анализировать некогда — время. Две минуты.
— Семейное сойдет?
Мужик обиженно повернулся спиной:
— Пошел ты!..
Ишь ты, закомплексованный! Ну-ка, ну-ка, откуда у комплексов ноги растут? На костяшках сжимающих авоську пальцев четыре синие буквы «ЛЮСЯ». Из-под лямки ветхой майки торчат шипы обмотанной колючей проволокой розы. Романтик! Ну и повезло же мне!
— Да погоди! Я серьезно. Будет жена-красавица, квартира с занавесочками, диван, телевизор и тапочки. Тебе понравится, не бойся.
— Издеваешься, да? Да ты знаешь, сука глумливая, как я до жизни такой докатился, а? Знаешь, что пережить пришлось?
А то ж!
— Роковую любовь. Ты ее боготворил, а она блядь на весь район. За нее на благородную дуэль с шилом вместо шпаги. Потом менты-собаки, судья продажный и срок от звонка до звонка.
Собака возле плевательницы зря время не теряла, ловила каждое слово настороженными треугольными ушами. И, услышав слово «собаки», подхватилась с места и завертелась рядом, объединяя нас кольцом своего собачьего дружелюбия. Некогда ее гонять, хрен с ней.
— Откуда знаешь? — у моего визави со дна глазной мути всплыло ошеломление и плескалось, грозя перелиться через край.
Так я тебе и сказал откуда! Романтики — такая впечатлительная рыба, которая на правду не клюет.
— Ты о боге что-нибудь слышал? — бэ-э-э… налил сиропа — самому противно…
— Ну…
— А о дьяволе? — о, уже лучше!
— Ну…
— Баранки гну! Тогда чего тебе еще непонятно? Счастье берешь?
— Смотря в какую цену.
Самообладание, однако! Его и богом, и дьволом пугают, а он торгуется. Интересный фрукт!
— Ну, бутылки мне без надобности. И душа твоя мне ни к чему. А больше у тебя ничего нет, ведь так? Значит придется или безвозмездно отдать или в кредит отпустить. Ты сейчас просто скажи «да» и запомни меня хорошенько, чтобы потом, когда я за должком приду, не делал вид, что меня знать не знаешь. Годится?
Мужик еще колебался, и я поднажал.
— Тебе ведь все равно терять нечего. А большого и светлого хочется, как всякому смертному, верно? И потом, вернуться к своим бутылкам и корешам всегда успеется.
Алкаш почесал затылок и, решившись, с силой хлопнул по моей раскрытой ладони.
— Годится! Пропадать так с музыкой!
Еще с какой музыкой! Знал бы ты, какие симфонии истерик, оперетты капризов и водевили мелких скандалов тебя ожидают. Ни один театр мира не может похвастаться таким репертуаром. И все репетиции, спектакли и закулисные интриги — для одного-единственного зрителя, для тебя, родной.
— Молоток, мужик! — я в порыве искреннего восхищения потряс его липкую руку. — Правильно решил, по-мужицки. Теперь стой тут и жди.
Я перебежал улицу и уселся на скамейку, теплую то ли от солнышка, то ли от толстой задницы первого номера. Собака, секунду поколебавшись, тоже сделала свой выбор и засеменила за мной. Хрен с ней, некогда гонять — осталось тридцать секунд.
Ну надо же — все как тогда! И эти ленивые облака, и подернутые зеленой дымкой деревья, и смешанный запах молодой травы и мокрой земли. По-прежнему раздолбаны трамвайные пути, скрипит на сквозняке старая дверь, смотрит в дырочку недремлющее око Екатерины Эдуардовны. Только на моем месте теперь смирно стоит незнакомый ханурик, а под ногами у него мраморная запятая — продолжение предложения. Черт, надо было хоть имя его спросить, что ли… А впрочем, какая уже разница, дело сделано. Я придирчиво осмотрел со стороны его сутулые плечи, обвисшие на тощем заду штаны и притулившуюся возле стоптанных ботинок авоську. Нет, на брата-близнеца он не тянет. Он — мой жертвенный козел, привязанный к языческому столбу городского фонаря. Злые духи, живущие в этом доме, примите мою жертву! Я откупаюсь его кровью от своего несчастья. Его плотью выторговываю восемь корявых лет минувшего будущего. Его телом вымениваю себя настоящего на самого себя же прошедшего, хотя прекрасно понимаю бессмысленность этого обмена. Ибо сейчас, в эту секунду все как тогда, восемь лет назад, все, кроме меня. Мне снова двадцать семь, но в эти, уже другие двадцать семь я пришел дрессированным психопатом, вздрагивающим при виде каждой особи женского пола и чуть что натягивающим на лицо широкую неискреннюю улыбку. И мне уже никогда не стать прежним. Тьфу, опять у меня патетическая диарея. Это на нервной почве. Ничего, сейчас отпустит — время вышло. Представление начинается!
