Евгений Шалашов - Слово наемника

– Значит, нужно все сделать быстро, чтобы помощь подойти не успела, – сказал я. – Да и нет у них второй смены. Много охраны нужно только утром и вечером, когда нас туда-сюда гоняют. На ночь бараки закрывают, а днем мы в забое. Лаз узкий, толпой не выскочить. Двести – это все-таки не пятьсот…

По «закону подлости», если бы мы хотели добыть побольше серебра, то притащили бы пустую породу. А поскольку нам было все равно, то, к зависти прочих, наша бригада оказалась самой добычливой. К концу смены учетчик, стоящий у камнедробилки, только крякнул, принимая пять тачек, наполненных черными камнями.

– Тут пайков на десять хватит на каждого, – хмуро обронил учетчик, которого положено было звать унтер-берг-мастер. Напротив каждого имени он делал пометки на восковой дощечке. – Как хотите пайки получить?

Я успел толкнуть в бок Жана и торопливо сказал:

– Лучше давай по две на день.

– Ага, – кивнул учетчик. – Стало быть, вашей ватаге – пять дней по два пайка на рыло. Завтра с утра начнете получать.

– Почему с утра? – возмутился «мокрушник», уже давно изводивший всех мечтами о еде.

– Потому что нужно рапорт обер-берг-мастеру сдать. Он пайками распоряжается. Пока то да се, уже утро будет, – пояснил учетчик.

– А что мы сегодня есть будем? – мрачно поинтересовался Жан.

– А я откуда знаю? – пожал плечами младший мастер. – Не нужно было сразу всю пайку жрать. Оставил бы половину – лопал бы ужин.

– Ах ты! – поднял кулак «мокрушник», но, увидев, как охранник вскидывает арбалет, мрачно притих.

Под присмотром бдительных охранников все сдали кирки, тачки и сложили оставшиеся факелы. Потом нас построили и повели в каменный сарай, на гнилую солому.

Пока шли, Жан недовольно пробурчал:

– Надо было сразу все брать. Если бежать – запас надо иметь. А ты все напортил…

– А ты не заметил, как этот хмырь насторожился? – хмыкнул я. – Думаешь, они дурнее нас? Попросил бы сразу все выдать – вмиг бы на заметку попал…

– Да уж, – нехотя согласился Жан.

– А что, – обронил кто-то из жизнерадостных. – Все не так уж плохо. Надрываться не заставляют. Сколько заработал – столько получил. А еще говорили – каторга, мол, каторга… Ничего, на каторге тоже жить можно!

Свобода!

Если на пути к ней встанут псы и стражники, нужно пройти на волю через их трупы! Ну а кому повезет пришибить Тормана, тот может считать, что прожил жизнь не зря!

Каждый второй, с кем мы заговаривали, мечтательно цокал языком, а каждый первый яростно махал кулаками (не забывая озираться), обещая, что именно он и дорвется до глотки синюшного «гнома», буде попадется ему обер-берг-мастер на узенькой тропке! Но, узнавая, что драться придется сегодня, а не когда-нибудь в отдаленной перспективе, скучнели и прекращали разговор. Рисковать вшивой (но собственной!) башкой хотел не каждый. А по большому счету почти никто и не хотел. Кто-то боялся попасть на «зубок» собаке или на острие алебарды, кто-то был близок к заветному количеству добытого серебра. Ну а большинство просто не хотели терять обжитый сарай и пайку. В итоге можно было рассчитывать только на сорок человек.

Что до «шептунов», которых, как выразился щипач, в нашем сарае была «хренова туча», сообщить начальству о заговоре они не успели. Я, старый перестраховщик и не любитель сложных планов (чем сложнее, тем хуже), строил расчет только на внезапность. Думаю, охрана повидала немало мятежей. Но, скорее всего, вертухаи во главе с обер-берг-мастером еще дня два будут пребывать в твердом убеждении, что новые арестанты вначале осмотрятся, обмозгуют, а уже потом начнут бунтовать. Посему медлить нельзя. Неизвестно, как там у нас пойдут дела завтра-послезавтра. Кто-то может покалечиться в забое, кто-то, не получив пайки, оголодает и ослабнет. А главное – отложи мы бунт, нас просто «вложат»…

Осторожно, чтобы не привлекать внимания, я снял кандалы. Оказывается – так мало нужно для счастья! Я лежал, наслаждаясь легкостью в каждом члене. Немного беспокоило – не останутся ли на руках следы от «браслетов»? Мало мне мозоли на подбородке (по нему сведущий человек сразу определит наемника со стажем!), так будет еще и след каторги…

Ночью в бараке никто не спал. Заговорщики договаривались, а остальные лежали в ожидании чего-то непонятного и страшного. Но вот роли расписаны, порядок действий утвержден…

Дождавшись, когда начнет грохотать «черный порошок», я поднялся во весь рост, потряс кандалами и, пытаясь перекричать гул, заорал, невольно копируя моего сержанта:

– Слушать сюда! Сейчас откроется дверь, я скомандую, и мы побежим наружу! Всем понятно? Если кто-то останется на месте – убью! Поняли?

Народ, не желавший бунтовать, зашевелился, зачесался, отзываясь на мой призыв словами, в которых поясняли – где они видели меня и мою покойную матушку. Дескать – бунтуйте, а нас не трогайте. Нам жить хотца!

«Эх, ребятушки, – усмехнулся я, вспоминая говорок обер-гнома. – А куда ж вы денетесь?»

Один из каторжников, ерзавший всю ночь – ошметки соломы летели во все стороны, резво вскочил и припустил к двери. Добежать не успел, получив камнем в затылок…

– Кто следующий? – поинтересовался я, подкидывая второй камень, а потом скомандовал: – Бальзамо!

За ночь мы набрали сухой соломы и сложили ее у стены. Когда Бальзамо – тот самый, напоминавший степенного купца, а не убийцу, торопливо высекал искру, на него набросилось несколько человек. А скоро весь барак сошелся в короткой и жестокой драке. Их было больше, но у нас имелось оружие – обломки факелов, камни, заветная игла Вальраса, которой он орудовал как стилетом, и мои кандалы. Но главное – у нас была злость!

Убитых оказалось немного, а добивать раненых мы не стали. Пока дрались, Бальзамо успел высечь искру. Сухая солома вспыхнула, как и положено вспыхнуть сухой соломе. Пламя, облизав прелую подстилку, вначале нехотя, потом – старательно подожгло все, что могло гореть…

Охрана, унюхав запах дыма, распахнула двери, добавив струю свежего воздуха, и огонь вспыхнул до самой крыши… Не поняв, что тут случилось, тюремщики привычно выстроились перед входом, ощетинившись оружием. Видимо, ждали приказа.

Перепуганные каторжники скапливались у распахнутых ворот, не решаясь выскакивать на острия алебард. Стояли, оглядываясь на пламя, прижигавшее спины, но умирать первым никто не хотел. Мы обменялись взглядами с Жаном: нужен герой-доброволец!

– По одному, по одному выходим! – вразнобой заорали охранники. – Без паники!

Эту бы команду, да чуть пораньше… Но мы с Жаном уже схватили Эрхарда и, раскачав его, выкинули безумца во двор, на острия алебард.

Кузнец погиб как герой, подавая пример остальным и попутно пробив брешь в обороне, а каторжники, числом под триста душ, ринулись вперед, сминая охрану.

Я слегка задержался в бараке, «подбадривая» особо пугливых, и пламя уже подбиралось к моей заднице.

Когда выскочил и глянул на двор, то чуть не завыл от злости: народ, по большей части, ложился на землю, закрывая голову руками, а тех, кто дрался, уже добивали охранники и псы-убийцы…

– На землю! – крикнул мне кто-то из вертухаев.

Ага, так я и послушался. Ударил кандалами одного, отбил алебарду второго и едва не упал – за мою ногу цепко схватился какой-то каторжник, пытаясь повалить. Вот скотина! А ведь мог бы жить…

Перехватив цепь, размозжил голову собаке и тут же присел, уворачиваясь от арбалетной стрелы. Подкрепление прибежало быстрее, чем я рассчитывал…

Где же Жан? А тут еще одна собака… Да что же ты на меня-то? Пришлось отвлечься, выбить клыки… Что-то я еще должен сделать… Что же? Ах, да, вспомнил!

На трупе бедолаги-кузнеца лежало два мертвых тела. Скинув их, теряя драгоценное время, я, как предписано, умылся кровью обидчика, на которого уже не держал зла.

– Сдурел?!

Возникший откуда-то Жан оттолкнул меня в сторону, спасая от алебарды, цепко ухватил за руку, увлекая за собой к стене, которую еще предстояло преодолеть.

Камни, сложенные друг на друга, вырывались из рук, крошились и норовили скинуть вниз. Будь они скреплены раствором – было бы проще и легче.

До стены нас добежало человек двадцать, но перевалить ее удалось не всем. Кого догнали собаки, кого – охрана. Может, человек десять? Нет, меньше. Один, уже достигнув гребня, упал на ту сторону со стрелой в спине…

Первая миля самая трудная. Бежали без пути и дороги, по камням. Мне повезло, что, в отличие от остальных, обутых кое-как (а кто-то – вообще никак!), имел старые, но крепкие башмаки. Спасибо господину Лабстерману – не поскупился! Спасибо сотоварищам – не разули!

Бежавшие босиком мучились, попадая пятками на острые кромки. Вот один из нас оступился и упал. Кажется, что-то с ногой. Наверное, мы должны были подхватить парня на руки и тащить на себе. Не подхватили и не потащили – пробежали мимо, стараясь не смотреть на несчастного. Что ж, на его месте мог быть любой из нас.