Три месяца назад решено было послать в Хорасан последние силы, остававшиеся верными Аббасидам, – десять тысяч гвардейцев под началом полководца Мубарака аль-Валида, вольноотпущенника эмира верующих. Остальные шесть тысяч, включая даже Левую дворцовую гвардию – дворец остался на попечении вооруженных гулямов-тюрок, – стояли с Тариком под Фаленсийа.
Славный полководец халифа овладел цитаделями Туса, Нишапура и Харата – и принудил к покорности гордый Балх. И почтительнейше попросил наместника Харасана, почтеннейшего Шамса, самому доставить в столицу столь радостные известия – и голову главаря мятежников, которая сейчас красовалась на пике среди шатров, разбитых на лугу Абд-аль-Азиза. Толстяк, соблазнившись почестями и ждущими его наградами – а как им было его не ждать, если в донесениях он присвоил львиную долю заслуг Мубарака аль-Валида себе, – бросился в столицу. Вот только следом за ним выехало другое посольство – с посланием, написанным и запечатанным лично полководцем-победителем.
Письмо было составлено по всем правилам. После торжественного адреса-унвана с полным титулом халифа и благопожеланиями шло дополнительное благопожелание: «Да продлит Аллах жизнь эмира верующих! Да возвеличит он его!» Вот только на левой стороне бумаги, где писали, от кого письмо, не стояло положенного Мубараку аль-Валиду скромного титулования «от раба такого-то, мавлы эмира верующих». Там стоял совсем другой титул – амир аль-умара, эмир эмиров. Верховный правитель. Верховный правитель Хорасана.
В своем почтительном письме, после традиционных слов амма ба’д, «далее», полководец уведомлял халифа о своем желании стать бессменным правителем Хорасана и оставить эту должность за своими сыновьями и их потомками. В благодарность за такую милость он соглашался ежегодно присылать в столицу дань в два миллиона дирхам.
Таким образом Мубарак аль-Валид извещал столицу о том, что Хорасан отделился от халифата и стал независимой областью под его, Мубарака, управлением.
– Уведите дурака, – резко прозвучало из-за алого занавеса. – Он виновен лишь в собственной глупости, а не в предательстве.
Переглянувшись, ибн Худайр и Тарик кивнули. Со стороны перехода, ведущего из зала Совета в соседний двор, загремел замок – стражники отпирали дверь каменного мешка под решеткой. Постанывая и не переставая благодарить, бывший наместник, гремя цепями и громко сопя, поплелся к ждущим его вооруженным гулямам.
– В тюрьму, – мягко приказал ибн Худайр, обернувшись к стоявшему у высоких ступенек человеку в кафтане сизо-голубого иноземного шелка.
Тот кивнул и отправился исполнять приказание. Мимо ступенек тут же побежал Фахр, но стоявшие во дворе гулямы почтительно остановили его, препроводив в тень у стены, – там в просторной клетке сидел хомяк. Юный халиф принялся кормить бело-рыжего питомца.
– Почтеннейшие, – тихо и внятно проговорил главный вазир, – я скажу то, что не решается высказать каждый из нас. У нас нет выхода. Примем за наиболее вероятное, что у Мубарака аль-Валида десять тысяч гвардейцев – и, если дело дойдет до боя, «Красные» и «Бессмертные» не встанут на сторону мятежного эмира, предпочтя переждать. Но у нас нет армии, способной сразиться с десятью тысячами. Осада Фаленсийа обескровила и южан, и Левых гвардейцев.
Вазир ведомства войска кивнул – он бы добавил, что в казне не было денег даже на то, чтобы снарядить и отправить в поход верные престолу полки.
– Лучше два миллиона ежегодной ренты, чем ничего, – развел руками главный вазир.
Все одобрительно закивали.
Все – кроме Тарика.
Нерегиль застыл на подушке – с очень прямой спиной, словно проглотил собственный длинный меч. Наконец он – почему-то с усилием, словно человеческая речь давалась ему с трудом, – выговорил:
– Это… невозможно.
Все быстро обернулись в его сторону. Треск веера Айши тоже смолк.
– Объяснись, о Тарик, – усмехнулся аль-Фадль.
– Мы… не можем отдать Хорасан.
– Что ты предлагаешь, о нерегиль? – грустно спросил вазир дивана войска. – У нас нет ни средств, ни воинов. С кем ты собираешься подавлять мятеж? Увы, «Когтей Ястреба» не хватит для такого предприятия – даже если мы сумеем наскрести денег на этот поход, что лично мне представляется крайне сомнительным.
– Мы не можем отдать Хорасан, – настойчиво повторил самийа и оглядел всех широко открытыми глазами. – Мы не можем этого сделать. Это невозможно.
– Тарег, объяснись, – жестко сказала, как в ладоши хлопнула, мать халифа.
– У меня есть войско, которое разобьет Мубарака аль-Валида, – быстро ответил нерегиль.
– Нет! – вдруг вскрикнула женщина из-за алого шелка.
– А что мне еще остается? – громко ответил Тарик, сжимая кулаки. – Что мне еще остается?
– Нет! Нет! Это… это… это немыслимо!
– Я – не – отдам – Хорасан!!!
Самийа вскочил на ноги и стал спускаться вниз по ступенькам. Золотое шитье его длинной белой мубаттана[76] загорелось на солнце.
– Ну-ка вернись! – прикрикнула из-за занавески великая госпожа, и нерегиль застыл на нижней ступени.
Обхватив себя за локти – словно бы он замерз под раскаленным полуденным солнцем, – Тарик поднялся обратно на возвышение под куполом.
– Скажи это всем, Тарег, – мрачно приказала Айша и затрещала веером.
Ошалело наблюдавшие эту перепалку вазиры отвели глаза от занавеса и уставились на золотую фигуру в тени рядом с ними. Нерегиль стоял, заложив ладони за шелковый пояс и слегка наклонив голову.
– У меня есть войско, которого хватит для подавления мятежа – и хватит с избытком, – сухо проговорил самийа.
– Что же это за войско? – мягко поинтересовался аль-Фадль.
– Это джунгары, – спокойно ответил нерегиль.
И обвел взглядом собрание.
У аль-Фадля выпал из рук веер. Глава казначейства побледнел и медленно поднес руку к сердцу. Даже Исхак ибн Худайр переменился в лице и затеребил край белой чалмы – но тут же овладел собой, полез в рукав за орехами и стал быстро-быстро закидывать их в рот и жевать.
– Это немыслимо, – наконец пришел в себя главный вазир. – Это безумие! Да ты безумен, нерегиль! Ты что же, предлагаешь призвать на землю верующих их худших врагов?
– Да, а что?
– Прекрати! – Айша, звеня ожерельями и браслетами, вскочила за занавеской.
– А что такого? – усмехнулся Тарик. – Они верны мне, их много, и они беспрекословно подчиняются приказам – чего еще может желать полководец?
– Такой как ты, – ничего, – тихим страшным голосом сказал аль-Фадль. – К счастью, у нас есть на тебя управа. И ты подчинишься нашему решению, самийа.
– Нет, – спокойно ответил Тарик.
– Прекрати! – На этот раз Айша, судя по звону, топнула ногой.
– Нет, – повернул он голову в ее сторону.
– Госпожа?.. – Аль-Фадль тоже посмотрел в сторону занавеса.
– Я не понимаю, чего ты хочешь, – звенящим от ярости голосом проговорила женщина за красным шелком. – Ты хочешь, чтобы мой сын царствовал над трупами и развалинами?
– Я предпочту видеть Хорасан выжженным и обезлюдевшим – но под властью халифа, – прозвучал в ответ нечеловечески спокойный голос.
– Только через мой труп, выродок! – рявкнул аль-Фадль и уткнул в Тарика веер.
И увидел ослепительную, выжигающую глаза вспышку.
– Нее-еет-еет!!!.. Тарег, нет! Нет!!! Нее-ееет!
Вазир не успел услышать пронзительных криков Айши – окутанный волнами призрачного, гасящего дневное сияние света, он медленно-медленно падал навзничь.
Над ним колебалась черная – чернее солнца в затмении, – обведенная узкими, как стрелы, ярко-белыми лучами, фигура – без глаз, из которых бил все тот же страшный свет, с изнаночно-черной маской лица – и с расходящимися веером свечений крыльями за спиной, в которых терялись распахнутые руки. В нездешнем жаре искажались линии и силуэты, колонны плавились в остекленевшем воздухе, а из яростного пламени доносился страшный крик:
– Никогда! Слышите! Никогда! Не отдам! Ни пяди земли! Клянусь! Именем! Всевышнего!..
Дзынь, дзынь – начали лопаться стеклянные стаканчики-колбочки для чая, люди закрывали от жгучего неминуемого света лица, кругом свистело и гудело.
– Мама! Мама-ааа!
– Фахр, детка!!!
– Мама-ааааа!!!..
В сердцевине сгустка света что-то задрожало – и взбесившиеся предметы сначала замерли в воздухе, а потом упали на землю. Кинжально яркие лучи медленно втянулись, теряя слепящий блеск, – и в них стала проявляться сначала темная, а потом и вполне обычная фигура Тарика – волосы, лицо, руки, белая с золотом накидка. Нерегиль поводил головой и смаргивал, усмиряя прокатывающуюся по телу дрожь.
Со двора доносился безутешный детский плач:
– Мама-ааа…
Очень медленно Тарик повернулся на голос.
У серой стены сидела перепуганная простоволосая женщина, прижимающая к себе рыдающего ребенка. Мальчик заходился от всхлипов, дрожа подбородком, и прижимал к груди рыжее тельце хомяка.
