Теперь наступала очередь Харата.
Степняки, плотным строем по пятеро, шли между зелеными, поросшими вековыми карагачами холмами предместий. Сотрясающая землю дробь копыт, свист и гиканье доносились до стоявших на башне военачальников.
Разбегающиеся с дороги люди, бросая поклажу и детей, пытались вскарабкаться вверх по склонам и укрыться среди кладбищенских надгробий и разгораживающих бахчи оград. Люди колотили кулаками в наглухо запертые двери усадеб, лезли через беленые глинобитные заборы. Джунгары хлестали плетьми тех, кто попадался им на дороге, – вопль ашшаритов поднимался к небу.
– Странно, – подал наконец голос ибн Раббьях, начальник гарнизона. – Почему они жгут Джам?
– Почему странно? – сквозь зубы отозвался Ирар.
От походного строя джунгар отделился большой отряд и, споро разматывая арканы, пошел врассыпную: степняки мчались на охоту за теми, кому на рассвете предстояло умереть во рву Харата.
– Они уже сожгли два вилаята до него, – поправляя панцирный нагрудник, ответил ибн Раббьях.
На путаных улочках предместья столкнулись те, кто пытался пробиться к закрытым воротам цитадели, и те, кто от них бежал. Вопли и звуки ударов – отчаявшиеся люди принялись тузить друг друга с каким-то предсмертным остервенением – доносились до вершины Факельной башни.
– А знаешь, почему они два не трогают, а два жгут? – процедил Ирар.
– Знаю, – усмехнулся начальник гарнизона. – Тарик сказал, что джунгары не умеют считать до трех.
На северном тракте ничего не было видно из-за пыли – колонны беженцев тянулись до самого горизонта. Солнце уже перевалило за полдень.
На обходящей погибающий в огне Джам дороге показался отряд тяжелой джунгарской конницы. В голове колонны колыхался огромный туг с девятью длинными темными хвостами.
Ирар ибн Адхам стиснул зубы: к стенам его города шло Белое знамя степи. Сульдэ.
Ночь следующего дня
– Не стреляйте! Не стреляйте! Мы послы! Послы!..
На большую площадь перед западными воротами цитадели стали выходить машущие руками люди.
Зарево пожара – предместье и городские кварталы полыхали с самого заката – разгоняло ночную тьму над оцепеневшей крепостью. В подсвеченном рыжими отблесками небе четко выделялись три круглые высокие башни с мелкими зубцами. На второй стене и над тяжелым квадратом нижних ворот молча толпились люди с факелами в руках. Окованные медью створы разошлись, и в щель, жалостно выкрикивая мольбу не стрелять, протискивались послы осажденных – все как один благообразные старцы в зеленых чалмах, с накинутыми на плечи талейсанами законников и ученых.
Переступая через валяющиеся в грязи трупы, послы подходили все ближе и ближе к ожидающим их всадникам.
Получив письмо за подписью сборщика налогов Харата и городского кади, Тарик приказал Онгуру и Чжочи прибыть к нему в ставку. В город они вошли поздно, уже ближе к полудню, – защищавшие городскую стену воины ополчения и гарнизона отбивались отчаянно. Степняцкие кони цокали по безлюдным улицам – люди дрожали по подвалам. Над кварталами плыл дым и стояла медленно оседающая пыль.
Тарик запретил грабить Харат – горожане не оказали ему никакого сопротивления. Укрывшихся в Пятничной масджид он приказал выпустить – пусть расходятся по домам, сказал он. И молятся дома, потому что теперь здесь будет моя ставка. Письмо городских старейшин Тарику принесли сразу, как он въехал под гулкие своды огромного здания под бирюзовым куполом. Тогда же перед западными воротами крепости погиб сунувшийся на вылазку гвардейский отряд. Ближе к ночи нерегиль соизволил принять посольство осажденных.
Дикари, посвистывая, гнали почтенных старцев через вымершие темные улицы, как стадо баранов, – тыкая в старые ссутулившиеся плечи древками копий, поддавая по затылкам кнутовищами.
Стиснув зубы, Рукн ад-Дин переступал измученными подагрой ногами – не упасть, твердил он себе. Выдержать. Выдержать. Старый имам понимал – стоит ему упасть, как Всевышний оставит его своей милостью. Ибо джунгары не знают о милости Всевышнего. Его просто забьют плетьми, заставляя встать.
Когда извилистое ущелье между дувалами вывело их на площадь перед Джума-масджид, старик восславил Милостивого. Перед высоким квадратным порталом горели костры – изразцы и позолота играли цветом в отблесках пламени.
В розовое от пожара небо упирался черный палец минарета – на его круглой верхней башенке не горел фонарь. Окошки лестницы тоже были мертвенно черны. Неужели они не допустят ашшаритов на молитву, ведь завтра пятница и среди них есть верующие, ужаснулся Рукн ад-Дин. И чуть не растянулся в грязи, оскользнувшись в предательских кожаных туфлях на луже лошадиной мочи.
По-хозяйски покрикивая, дикарь пихнул его навершием нагайки в плечо. Рукн ад-Дин почти понимал его речь: живее, старые скоты, ругался джунгар, живее. Он не любит ждать.
Оскальзываясь и едва успевая переступать через яблоки конского навоза, послы бежали через площадь к бирюзово-золотой, играющей сполохами ночи, громаде входа. Бежали мимо костров, маленьких походных юрт, занавешенных кожаными пологами повозок и бестолково бродящих стреноженных лошадей.
У входа степняки не спешились, так и погнали по ступеням вверх, горяча и вздергивая морды лошадок. Старый имам понял, что пятничной службы в масджид не будет. И с ужасом осознал, что это были за деревянные ящики, которые валялись по всей площади, – джунгарские коньки теперь опускали в них морды, хрупая овсом. В ларях хранились списки Книги для учащихся медресе. А еще через мгновение Рукн ад-Дин осознал, что пошло на растопку горевших по всей площади костров.
Не упасть. Выдержать. Утерев рукавом слезы, старик, закусив губу и сдерживая стоны, пошел по ступеням вверх.
Внутри главного зала горели факелы, разгоняя темноту у подножия алебастровых стройных колонн. Под куполом и в боковых приделах сгущалась тьма. Цокот копыт по плитам пола гулко отдавался в пустоте громадного здания. У самого входа в михраб расстелены были ковры, и на них кто-то сидел. Рядом держали под уздцы нескольких коней, они били копытами по плитам мервского мрамора, подковы высекали искры.
Справа от себя Рукн ад-Дин услышал возглас ужаса – шедший рядом Али Занди не сдержался и, ломая руки, упал на колени. Конвойные залаяли, защелкали плетями, но старик не отрывал взгляда от чего-то впереди себя и рыдал, утираясь рукавами. Ад-Дин проследил его взгляд и еле удержался на ногах: арка михраба с именами Всевышнего была вся оббита – золоченую вязь по ее ободу расколотили в прах, оставив белеющие, как переломанные кости, сколы.
Джунгар гаркнул по-своему и перетянул спину Али Занди нагайкой. Старик вскрикнул, степняк снова замахнулся – и тут по залу хлестнул злой окрик. Из тьмы свистнуло – и конвойный без звука упал с коня со стрелой в груди. Двое джунгар, не обращая внимания на свалившегося товарища и поскакавшего во тьму коня, подхватили Али Занди под локти и понесли вперед.
У края ковра послов грубо пихнули в спину, заставляя встать на колени. Рукн ад-Дин склонил голову, не решаясь ее поднять, – от их смирения сейчас зависела жизнь тысяч людей.
– Зачем вы здесь? – звякнул над ними нечеловеческий голос.
Среди цоканья, лошадиного храпа, злых выкриков и гулкого топота копыт – в боковом зале ловили сбежавшего коня – Рукн ад-Дин хорошо слышал хриплое дыхание своих товарищей. По лицу бежал пот. Что ж, нужно решаться.
– О господин…
– Чей? – В голосе звучала ледяная, как снег на пиках Паропанисад, злость.
С носа старика упала и разбилась о гладкий мрамор капля пота.
И он решился:
– О самийа! Среди тех, кто ждет решения своей участи в цитадели, есть виновные – и есть невинные. И даже среди тех, кто давал присягу эмиру аль-Валиду, не все виновны.
– Да неужто?
– Люди исполняли приказы тех, кто пришел в город и взял их души в кольцо копий. Мы провозглашаем хутбу на те имена, которые нам подают пятничным утром, о самийа. Ты травишь волками овец, о Тарик.
Рукн ад-Дин поднял голову. Нерегиль сидел не далее чем в трех шагах от него. Бесстрастное лицо не выражало ничего. Только глаза были живыми – злые. Очень злые. Старый имам встретил их взгляд – и выдержал его, именем Справедливого.
Наконец бледные губы разомкнулись:
– Зачем вы здесь?
– Почтенные старейшины предлагают сдать цитадель, о Тарик.
– Как же у них получится сдать цитадель с тысячью гвардейцев, да еще и полную воинов ополчения?
– Они взяли градоначальника и каидов под стражу – и готовы выдать их тебе на суд и расправу, когда ты того пожелаешь. Ополченцев больше, чем воинов гарнизона, и они хотят сдаться.
Нерегиль расхохотался.
Его издевательскому смеху вторили те, кто сидел на коврах за его спиной и стоял вокруг, – джунгары хлопали себя по бедрам, кони храпели и испуганно ржали, вздергивая морды.
