Застыл Вермис то ли от ясности в голове, то ли от ужаса. И лаэт застыл, почувствовал окаменевшую спину. Застыл сначала, а потом принялся медленно, нежно разглаживать внезапную твердость. Ну как тут угадаешь, колдовство ли это или великое умение?
– Я сделал больно? – осторожно спросил лаэт по-вентски. Вот ведь подлец. Как только все успевает? И по-свейски говорит, и по-вентски, и по-антски, и по-валски. Наверно, и еще как-то балакает… А был бы умен, таил бы свое знание про себя, может быть, дольше бы прожил. Кем он там был в прошлом? Угодником? Приходилось встречать, кого и порубить при случае, что с бродяг брать, а может, и раньше поговорить с ними следовало?
– Ничего, – закряхтел Вермис. – Мни дальше.
Закряхтел да подумал, а не в том ли секрет? И раньше ему казалось, что без Ути Слагсмал словно и не полон. Нет, когда драка наступала, лез вперед сам, и сталь в голосе и глазах у него была собственная, но когда нужно было подумать, как сделать так, чтобы три сотни тысяч строптивых воинов не перегрызли друг другу глотки да были сыты, а если пьяны, то пьяны умеренно, то всякий раз Слагсмал сначала заходил в шатер. Да и эти советы, где собирались все три десятка мастеров, советы, на которых за спиной Слагсмала всегда сидела Ути? Ведь никогда ни слова не молвила, молчала только, но и от этого молчания Вермису становилось то холодно, то жарко, а Джофал, ужасный Джофал, которого Вермис и сам боялся, словно именно он или, скорее, его отец когда-то пустил стрелу в спину вентскому мальчишке, Джофал только глаза пучил при виде Ути! Не из-за нее ли гасло в маленьких злобных глазах великого свея дикое пламя? Как же это началось? Тому ведь уже лет десять? Или пятнадцать? Вернулся Слагсмал, которого мало кто помнил, а девчонку-тростинку, которую он привел с собой и назвал сестрой, так и никто не помнил. И она ничего не помнила, бродила вокруг древних храмов, вокруг поросших кустарником огромных пирамид, искала что-то, словно забыла все свои детские тайники. Пока не нашла на обычной помойке, где все копано-перекопано, осколок одной из семи звезд. Видел Вермис этот осколок, не был он похож на кусок звезды, хотя кто его знает, как должен выглядеть кусок звезды? Да и кто сказал, что именно у трех храмов и каменного льва упала одна из семи звезд? Вот у Иевуса упала одна звезда, по преданиям, другая тут рядом, у камней, которые и по сей день штабелем высятся, там, где теперь трупы копятся и вонь издают, так и там и там – следы видны от падения! Камень оплавленный, земля, если яму копать, чернее пепла, шарики от спекшегося песка, а у трех храмов что? Да ничего. Только осколок, ни на что не похожий. Руны на нем непонятные. С чего только Ути взяла, что это осколок звезды? Однако возвестила о том громко, даже кое-какие легкие хвори стала лечить тем осколком, не прошло и года, как потянулись венты со всей округи, чтобы посмотреть на него, над тем и Слагсмал подниматься стал. Затем собрал воинов, чтобы обороняться от свеев. Года три прошло, так начал грабить и данайские городишки, которых по юго-восточному берегу моря Апсу вдосталь, а какие-то полгода назад вдруг в месяц объединил все вентские орды, отправил посыльных на восток, сговорился со свеями – давними врагами и осадил Иевус. И вот, что ты будешь делать, откуда что берется? Под Слагсмалом и Джофалом триста сотен тысяч воинов, Касаду и Махру трепещут, Ардуус замер. Неужели все сделала Ути? Кто она?
Вермис закряхтел, полез за пояс, выудил амулет, погладил его пальцами. Когда Ути передавала безделушку, сказала, что если учует амулет колдовство какое, то теплым станет. Однако холодным пока был камень. Или чуть теплым? Так он мог и о брюхо нагреться! Да и солнце-то как палит! Верно сейчас к горелым камням вниз по течению и близко не подойдешь… Река тленом забилась… Эх, забыл спросить у самозваной сестрички Слагсмала– на колдовство ли только амулет просыпается или и на колдуна тоже, пусть даже и не колдует он вовсе.
– Перевернуться надо, – тихо произнес Алиус.
«Надо, значит, надо, – подумал Вермис. – Однако грудь да брюхо лучше бы бабе какой доверить. Да той же хромоножке? Заодно и повязку сменит, и ублажит. А ему-то что ее уродство? Неудобство есть, камень на цепи за собой таскает, а уродство? Да пусть у нее хоть вовсе головы не будет, лишь бы руки на месте остались да плоть ее мягкая. Когда повязку меняла да наклонялась, почувствовал. Хороша. И запах у нее особенный. Сладкий! А поначалу луком да чесноком от нее несло. Сразу же запретил этакую дрянь жрать. Надо будет послать за ней стражника ввечеру. Пусть предупредит, чтобы не убегала далеко. Мало уже болезных в шатрах лекарских, потерпят, если что».
– Повязка в порядке, – проговорил Алиус. – До завтрашнего дня можно не менять.
– Тебя забыл спросить, – пробурчал и поднялся Вермис. – Передай Аксилле, что ночью жду ее со снадобьями. Перевязаться хочу. А пока иди прочь.
Лаэт опустил голову, кивнул. Потянул за цепь, подхватил тяжелый камень, побрел к своей драной палатке. Вот ведь рабское племя, сам Вермис скорее бы зарезался, чем в цепях жил. Хотя что он знает о прошлом Слагсмала? Тот ведь языком не трепал никогда, так и не рассказал, что хлебнул в неволе, как вырвался, откуда «сестрицу» сыскал? Да что с настоящей сестрицей стало?
– А оно нужно тебе знать? – сам себя вполголоса спросил Вермис. Спросил и замер. Подумал или спросил? Отчего будто на языке все и прежде подуманное повисло? – Эй!
Закричал, как подрезанный, задохнулся от ненависти, забыл имя стражника Вермис, но тот уже тут как тут вытянулся. Да, приятель, бояться можешь и Джофала, и Слагсмала, и Ути, но рядом с собственным мастером бойся мастера.
– Значит, так, – потянул на плечи рубаху Вермис. – Глаз с этого лаэта и с лекарки хромоногой – не спускать. По четыре глаза на каждого. Два издали, два вблизи. И ночью тоже! А как стемнеет, тащи лекарку ко мне в шатер. Но без увечий, ласково. И снадобья ее прихвати. Все понял?
– Понял, – шепнули обветренные губы. Воин развернулся и побежал к шатрам стражи.
– Не суетись! – рявкнул ему вслед Вермис.
Стражник перешел на шаг.
«Вентский увалень из глухой деревни», – определил Вермис и подбросил на ладони амулет:
– Вот и посмотрим!
Фламма, на которую молились раненые и недужные на лекарском стойбище и которую ласково окликали Аксиллой, возилась с ногой молодого свея. Рана давно бы зажила, но юнец все никак не мог дождаться, когда сможет прыгать не на одной, а на двух, и то и дело срывал повязки раньше времени, упрашивая Аксиллу не тратить на него снадобий, а применить наговор; не может быть, чтобы она не заколдовывала раны, таких вытаскивала из-за смертного полога, что с этим нагноением, как с занозой, должна справиться. Фламма шипела в ответ свейские ругательства, заматывала с нужной травкой ногу и косилась на полог; в шатре было жарко, пахло гноем, а помощница ее подвязала полог плохо – привязь ослабла и ткань перегородила спасительный сквозняк. Ну, точно, постанывает за подрагивающей перегородкой со стражником; кому и насилие в радость или и не насилие уже? За месяцы вроде как и сроднились с разбойниками?
Затянула последний узел, потрепала свея по белобрысой шевелюре, скорчила еще сильнее и так уже перекосившую лицо гримасу, подхватила тяжелый камень и захромала наружу. Столкнулась с Алиусом и тут же осветилась улыбкой и о гримасе забыла. И он в ответ не сдержался от улыбки, хотя и тревога плескалась в глазах. Только бросил быстрый взгляд в шатровый сумрак, мало что разглядел, но блеск глаз молодого хромоногого заметил.
– Ну что там еще? – вернула на всякий случай на лицо гримасу Фламма, присела на деревянный чурбан, поставила ногу на прикованный к цепи камень.
– Уходим, – прошелестел Алиус, – сегодня же.
Вздохнула, но кивнула, словно и не собиралась спорить.
– Что это? – не понял лаэт. – А поспорить со мной? А еще два неотомщенных мерзавца?
– Все тут мерзавцы, – еле слышно ответила Фламма, пытаясь удержать все ту же рвущуюся с губ улыбку. – И армия Ардууса пойдет против свеев, доберется до их стойбищ, тоже почти поголовно в мерзавцев обратится. А эти… Главных, кто убивал моего отца, я уже прикончила. А двое, что остались… С ними смерть и без меня обойдется… Да и в войске они теперь. Что же получается, сила эта на мои земли пойдет, а я их врачевать продолжу?
– И все-таки не понимаю, – удивился Алиус.
– Паренька с гнойником видел? – поинтересовалась Фламма. – Под утро я прикорнула, как обычно, носом в тряпье, чтобы лицо не показывать, так он подобрался с лампой, выглядывал что-то. Боюсь, что видел меня без гримасы. С самого утра глаза таращит, с лица моего глаз не сводит. Да и нога его…
– Зажить уже должна… – заметил Алиус.
– Расковыривает, – объяснила Фламма. – И наговор выпрашивает. Ну, я ему сделала наговор… Не колдовской… Травку другую подвязала. Через час уснет. Если и проснется, то к утру только и кричать будет громко. Дуть станет на ногу, забудет, что такое ковырять ее. Впрочем, я уже сказала помощнице, что наложить потом на рану, чтобы он ногу не потерял. У тебя что?
