Вонь от чанов исходила нестерпимая, и даже на достаточно далёком расстоянии, в нескольких метрах, почти невозможно было дышать. Что испытывали люди, находившиеся непосредственно в поганых ёмкостях, невозможно было представить. Рядом с каждой из них стоял один из числа всё той же черномазой гвардии, что была и на первых возах. Они курили трубки, весело скалили зубы и приговаривали, что крепкий табачок отбивает каждый запашок.
Чуть ли не ежеминутно, то один, то другой из них взмахивали гибким прутом достаточной толщины и со свистом рассекали им воздух над самым обрезом чана. И каждый раз человек, стоявший по горло в мерзопакостной жидкости, вынужден был нырять в неё во избежание удара. Менее вёрткие, получив хлобыстину, погружались на заметно более длительное время.
Толпа, прежде хохотавшая, на какое-то время умолкла при виде столь гнусного отталкивающего зрелища. Немало было и тех, которые смущённо опускали голову. С чанами, пожалуй, происходил явный перебор, несовместимый с общепринятой моралью.
Наконец, установившуюся было тишину взорвал чей-то истошный вопль, и тут же со всех сторон пошли, покатились гулом возмущённые голоса, протестовавшие против такой жестокости.
– Прекратите, что вы делаете! – вырывалось из общего перегуда. – Так нельзя! Кто организовал это стыдобище? Пусть выйдет, покажется и объяснится.
– Что «пусть объяснится»? Самого его, негодяя этакого, в подобной гадости надо искупать!
В какой-то момент люди готовы были смириться с повсеместным начальническим воровством и своей нищетой, лишь бы не быть свидетелями расправы, унижающей человеческое достоинство.
Меня лично поразил эпизод, связанный с одним чиновником по фамилии Артюшин, возглавлявшим Комитет по внедрению изобретений. Будучи в перьях, он непрестанно плакал и безуспешно пытался спрятаться от тьмы любопытных взоров.
– Я же ничего не украл, ничего! – восклицал он, продолжая рыдать и заслоняя лицо ладонями. – За что меня так, за что, я же честный человек!
На мгновение закралась жалость. Но в воздухе, над самой головой чиновника, словно послание свыше, витало оповещение, как по прихоти этого субъекта, из-за его неверия в возможности местных придумщиков, из года в год отклонялись разные изобретения, и тем самым наносился ущерб, сопоставимый с воровством в особо крупных размерах.
Жалость исчезла. Что стало с людьми, которые, возможно, положили на новации большую часть жизни? Спились от невозможности протолкнуться и исполнить свои мечты? Или покончили жизнь самоубийством, потому что из-за нищеты их бросили жёны и развалились семьи? Вот кого бы пожалеть, людей, погубленных беспросветной российской волокитой!
И всё-таки кавалькаде с фигурантами в перьях и купающимися в ночном золоте наступил конец. Она продвинулась по площади, влилась в выходящую из неё главную улицу, затем сделала ещё один поворот… И всё вдоль плотных рядов простого народа, тысячекратно обворованного и обманутого.
Сделав круг по Ольмаполю, подводы с казнокрадами, коррупционерами и прочими ворами и лихоимцами вернулись в исходную точку, то есть в гараж здания мэрии. Как они там помещались, кто их собрал, откуда взялось столько удальцов на козлах повозок и возле чанов и где удалось раздобыть сами чаны, мне было неведомо. Я потом спрашивал у моего амиго, но он только посмеивался и отвечал, мол, так ли уж это важно знать.
Уже на последнем издыхании, когда голова процессии стала втягиваться в подземный административный гараж, на подставы телеги, на которой возвышался чан с прокурором Штивтиным, вскочил один из толпы. Я узнал его. Это был дон Кристобаль.
Штивтин только что вынырнул из омерзительного вермеля.
– Узнаёте меня, господин хороший? – преодолевая нестерпимый смрад, испанец немного подвинулся к прокурору. Последний, продрав завологлые глаза, некоторое время недоумённо всматривался, потом громко прошептал:
– Михайлов, ты… Ты же мёртв!
– Как видите, жив! Вы обрекли меня на двадцать лет тюрьмы! За что? Вы же знали, что я невиновен!
– Э-э, а-а, прости!
– Простить двадцать лет тюрьмы! А кто оживит мою мать, Марию Кузьминичну? Кто восстановит мою разбитую жизнь? Ради чего это было сделано? Ради карьерного роста, да? Сколько ещё невиновных вы обрекли на медленное умирание в тюремных казематах ради очередного повышения по службе?! Теперь-то вы, должно быть, довольны! Как же, стали главным прокурором! Или этого тоже мало, и вы метите куда ещё выше? Но выше уже не выйдет, пришёл час расплаты…
– Михайлов, ты мстишь? Это противозаконно!..
– Мщу! И не остановлюсь в своём мщении, пока вы и все подобные вам не будете полностью низложены.
– Государственную машину тебе не одолеть.
– Мы её переделаем. Скоро, совсем скоро она начнёт работать не на себя, а на людей, чьи интересы и предназначена защищать.
– Тебя найдут и снова осудят!
– Ищите! – ответил дон Кристобаль. – А пока купайтесь. Продолжай! – сказал он молодчику, стоявшему рядом с чаном, и спрыгнул с воза. Чернокудрый парень немедленно взмахнул прутом, но прокурор успел избежать болезненного удара, поспешно погрузившись в смердящий эмульсон.
Недалеко от себя я заметил Гришу Федотова. Молодой человек был бледнее смерти, и не отрывал от телег горящих лихорадочных глаз. Какие мысли роились в его голове, невозможно было понять. Площадь захлёстывали вихри эмоций, и дай бы Бог разобраться с собственными чувствами.
Из подземного гаража городской администрации люди, подвергшиеся жестокой экзекуции, как были, в перьях и нечистотах, неизвестным образом немедленно попадали в свои дома и квартиры, где сразу же вставали под горячий душ и пускали в ход мыло и мочалки. И тёрли, тёрли себя, стараясь избавиться от плохо выветривающегося густопсового запаха.
Глава двенадцатая. Объяснение
– Вы слышали, что кричали на улицах!? – запальчиво начал Черноусов, едва дон Кристобаль и я появились у него в кабинете. – Лично у меня нет слов для оценки случившегося. – Он метался из угла в угол, то сжимая пальцы в кулаки, то разводя руками. Лицо его усохло, глаза запали. – Учинённое вами – не безобразие, не кошмар, а нечто ещё более чудовищное, никогда не происходившее в истории человечества. Это страшная катастрофа, которая…
– Может быть, вы предложите нам присесть? – с глумливой улыбкой сказал испанец, перебивая его.
– Присаживайтесь.
Мы присели к т-образному столу, ближе к короткой его поперечине, за которой обычно восседал хозяин помещения.
– Присаживайтесь и вы, – продолжил испанец. Он достал трубку, заранее набитую табачком, и закурил без разрешения. Странно, раньше я ни разу не видел его курящим. – Ну что вы так волнуетесь, успокойтесь.
– Я вынужден буду подать в отставку, – хрипло проговорил Виктор Алексеевич, расположившись на привычном месте и приблизив к нам лицо. – Если я не сделаю этого сам, меня выгонят поганой метлой… Ещё и посадят.
– Никто вас не выгонит, – возразил дон Кристобаль, выпуская клуб приятного душистого дыма, напоминавшего запах хорошего чая, – и подавать в отставку не полезно.
– Вы что, не понимаете? Это – катастрофа!!!
– Что вы имеете в виду под словом «катастрофа»? То, что мы вытащили мошенников всех мастей на общенародное обозрение?.. Катастрофа не в чанах и перьях, а в том, что эти шахер-махеры творили! Разве вы ничего не видите и не знаете? Не знаете о массовом воровстве, застое и сплошных провалах в народном хозяйстве? Об ужасном социальном положении простых людей? Об их обречении на неуклонное вымирание? О повсеместной нищете, пьянстве и осознании чуть ли не каждым отсутствия каких-либо перспектив? Вы же сами об этом писали, занимаясь журналистскими расследованиями.
– Знаю, но метод, который вы применили…
Черноусов задыхался, ему не хватало воздуха; резким движением руки он ослабил галстук и расстегнул ворот рубахи.
– А как надо было поступить?!. – впервые за время нашего знакомства испанец набычился, видно было, что он негодует, и что у него тоже есть нервы. – Как?.. Представьте Ольмаполь в виде корабля, дрейфующего на рифы. Им управляют неквалифицированные люди, команда в большинстве своём морально разложилась и занимается не обслуживанием судна, а пьянством и мародёрством – при активном участии самих капитанов. И в такой бедственной ситуации ограничиваться увещеваниями? Но времени нет, кораблю угрожает неминуемая скорая гибель, к тому же увещевания уже применялись прежде и никакого результата не дали. Между тем другие корабли на высокой скорости несутся вперёд к намеченной цели, оставляя вас не просто в хвосте, а далеко позади! Для спасения и взятия правильного курса нужны жёсткие принудительные меры, те самые, которые мы использовали.
Затянувшись табачком, дон Кристобаль выпустил очередной густой клуб дыма, с не совсем скрытой насмешкой посмотрел сквозь него на мэра города и продолжил уже в обычной своей спокойной манере:
