– Я имею в виду, что на ней надето?
Если он опять даст мне точный и бессмысленный ответ, я, пожалуй, преодолею свою лень и двину ему в зубы. Наверное, варвар интуитивно почуял опасность, по крайней мере, ответ его был развернутым. Быть может, даже чересчур…
– Понимаешь, Бурдюк, мы – очень демократичный народ. Рабам мы разрешаем многое, если это не мешает им выполнять свою работу должным образом. Даже на их религиозные предрассудки, бывает, глядим сквозь пальцы. Что взять с раба… Так вот, на родине Лаиты – а она родом из диких южных стран – женщины одеваются именно так, и я не счел необходимым чинить какие-то препятствия.
– Ну ты даешь, Эписанф! – не то восхитился, не то возмутился Глаз, помотав головой. – Ты хочешь сказать, что вообще не знаешь, как выглядит твоя собственная рабыня?
По непонятной мне причине варвар заметно занервничал. По его вытянутому лошадиному лицу пробежала недовольная гримаса.
– Какая мне разница, как она выглядит, Глаз? – довольно агрессивно выпалил он. – Она прекрасно готовит и безупречно поддерживает порядок в доме. Я ее покупал именно для этих целей, можешь ты понять?
– Ну не знаю. – Глаз коротко хохотнул. – Может, под этой кучей тряпья вовсе не женщина…
Я чуть внимательней пригляделся к Лаите, спиной ко мне убиравшей объедки со стола. Для этого ей пришлось наклониться.
– Не, Глаз, – я помотал головой, – женщина.
Глаз проследил за моим взглядом, и его губы тронула злая усмешка.
– Я все-таки намерен убедиться в этом поточнее, – сказал он и начал подниматься с земли.
– Не стоит, Глаз, – сказал я.
То есть я сначала это сказал, а уже потом удивился своим словам. Слегка покопавшись в себе, я обнаружил, что вполне естественные намерения Глаза для меня действительно неприятны. Я удивился еще раз. Глаз тоже.
– Почему? – Он застыл в довольно-таки неудобной позе, его ноги уже готовы были выпрямиться, а корпус нависал над землей.
Почему… Если бы я знал почему.
– Нам долго путешествовать вместе. – Я пожал плечами как можно небрежнее. – Обидится и, глядишь, подсыплет тебе чего-нибудь в вино.
– С чего это ей на меня обижаться? – изумился Глаз.
Я снова пожал плечами:
– Слышал я кое-что об этих южанах, – соврал я. – Дикие люди…
Глаз еще какое-то время повисел неподвижно, и я обнаружил, что буквально все мои мышцы сведены напряжением. Расслабился я, только когда Глаз, помотав головой, рухнул обратно на землю.
– Потом посмотрим… – процедил он сквозь зубы.
Лаита все это время вела себя так, как будто разговор ее совершенно не касался, – быстро и споро продолжала свою уборку. Впрочем, мне тут же пришлось мысленно обругать себя за тупость – Эписанф же говорил, что она ни слова не знает на нашем языке.
Я бросил взгляд на варвара и заметил на его лице выражение, которое я не смог понять. В любом случае, это было что угодно, но не равнодушие. Да Овну под хвост этого Эписанфа, мне бы с собой разобраться…
Между тем с уборкой было покончено, посуда сложена в корзину, полотнище – аккуратно свернуто, объедки без жалости оставлены на земле. Видно, и впрямь с продовольствием у Эписанфа все в полном порядке. «То есть у нас все в порядке», – с удовольствием поправил я себя.
Лаита выпрямилась во весь свой небольшой рост и повернулась к хозяину. Ткань, закрывающая лицо, была тонкой, просвечивающей на солнце и, очевидно, скрывая лицо от постороннего взгляда, не мешала видеть ей самой.
– Посуду помоешь позже, – решил Эписанф. – Мы отправляемся немедленно.
Похоже, Лаите действительно не было нужды что-либо говорить, по крайней мере, они вполне научились обходиться без ее доли в диалоге. Услышав слова хозяина, она, не медля ни секунды и не задавая лишних вопросов, погрузила все в повозку и сама исчезла под тентом.
Я бы еще, наверное, повалялся на травке, но, рассудив здраво, пришел к выводу, что и в повозке можно устроиться не хуже. Глаз мое мнение разделял, так что после совсем непродолжительных переговоров мы решили, что первым будет править лошадью Эписанф.
Он не возражал, возможно, понимая, что возражать бессмысленно. В Хроквер мы въезжать не собирались, благо, до северных ворот города легко можно было добраться вдоль стены – местность там равнинная. Дальше дорога вела на северо-восток, и эту дорогу не смог бы не заметить даже самый тупой из варваров, а к этой категории я Эписанфа не относил. Если я правильно оценил навскидку возможности нашей кобылки, к Скваманде мы должны подъехать после заката солнца.
Под тентом царила прохлада. Повозка была, возможно, тесновата на троих человек, но Лаиту смело можно было не считать. Она сидела в уголке, поджав под себя ноги и держа спину прямо. По ней было видно, что в этой не самой удобной позе она, если надо, просидит и сутки, и двое.
Отпихнув нагло развалившегося Глаза, я поудобней устроился на дощатом днище повозки, не глядя подложив под голову какое-то тряпье. Ткань тента была плотной, темной и почти не пропускала свет.
Лошадка нехотя взяла с места, и мы двинулись под протяжный скрип колес. Раз-другой свистнул кнут, темп увеличился, правда, самую малость. Мне кажется, даже используй Эписанф вместо кнута раскаленную кочергу, кобыла не соизволила бы заметно прибавить шагу. Такой ее воспитали, и переучивать теперь поздно. Лошади – они как люди…
Прикрыв глаза, я собрался спокойно подумать о предстоящем походе. Но подкравшийся сон не пожелал считаться с моими планами.
Летопись Милька
– Говоришь, до Арзакены день пути? – проговорил Гиеагр, когда мы свалили на повозку то немногое, что удалось наскрести в разгромленной деревне.
– Так сказал тот старикашка, да пошлют ему боги бессмертие и неизлечимую зубную боль, – ответил я.
Гиеагр провел пальцами по подбородку.
– Если он не соврал, слухи о наших здешних похождениях достигнут столицы одновременно с нами. Или даже раньше нас.
Он произнес это буднично, просто констатируя факт, но от его слов мне сделалось не по себе. По-хорошему, после того, что мы натворили, нам следовало бы убраться с этих земель подобру-поздорову, и чем скорей, тем лучше. Прямо сейчас развернуть оглобли и рвануть обратно через границу, сквозь призывно распахнутые ворота…
– Будет забавно взглянуть на их рожи, когда мы объявимся под стенами города, – беззаботно продолжал Гиеагр. Славный воин и мысли не допускал, что можно отступить.
– Не обольщайся, – сказал я. – Мы успеем увидеть только летящие в нас стрелы.
– Послушай, Мильк, ведь в душе ты не трус, я знаю! – фыркнул Гиеагр.
– И никогда им не был, – подтвердил я.
– Тогда к чему все эти стенания перед каждой потасовкой?
Я пожал плечами:
– Терпеть не могу, когда кто-то из моих близких подвергается опасности. А я очень близок самому себе.
Гиеагр разразился оглушительным хохотом:
– Заботливый юноша, ничего не скажешь! Но не беспокойся, мне ты тоже близок, и я приложу все усилия к тому, чтобы тебя не слишком попортили, случись драка. Обещаю, твоим родным будет что похоронить, когда закончится наше путешествие.
Вот такой он шутник, наш великий герой Гиеагр.
– Но почему мы обязательно должны ехать в Арзакену? – вопросил я. – Почему не выбрать другой путь? Ведь оракул…
– Опять ты со своим оракулом! – вспыхнул Гиеагр. – А ну повтори пророчество еще раз!..
Здесь я снова должен сделать небольшое отступление, вернувшись в тот злосчастный день, когда мы прогневили Хала, бога реки.
Я думал, оба они мертвы – Гиеагр и Фаэнира. Не знаю, сколько прошло с той минуты, когда Хал, свершив отмщение, удалился в свое обиталище. Я потерял счет времени, я чувствовал себя камнем, что лежит себе неподвижно при дороге, не замечая, как вечность за вечностью пролетают над ним…
Меня выдернул из забытья крик Гиеагра: яростный, протяжный, тоскливый – он взвился над землей подобно реву похоронной трубы. Этот крик вернул мне способность видеть и ощущать, и тотчас глазам моим открылась душераздирающая картина: Гиеагр сидел на земле, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди обугленное лицо несчастной Фаэниры.
Едва обретя возможность двигаться, я поспешил в город и позвал на помощь. О том, что произошло, никому не сказал ни слова, наплел что-то, уж и не помню что – таково было мое состояние.
Прошло много времени, прежде чем Гиеагр пришел в себя. Когда я говорю «Пришел в себя», то имею в виду «Вновь обрел способность мыслить и связно изъясняться». Не знаю, бессмертный ли Хал вложил в душу героя эту палящую страсть, сам ли Гиеагр разжег ее в своем сердце, а может, и не было никакой страсти, а только лишь досада за упущенную добычу раскаленным гвоздем засела в его мозгу, но смерть Фаэниры стала ужасно мучить героя. Он не находил себе места, причитал и плакал как женщина, и я всерьез опасался, что он наложит на себя руки. Врачи лишь разводили руками и выразительно вертели пальцами у своих лекарских лбов. Наконец, месяца два спустя, кто-то надоумил Гиеагра отправиться в Лаулос, город, славный храмом и оракулом бога Поффа.
